Мой друг криво ухмыльнулся:
— Это не Ваши заботы, молодой человек. Со всеми, обо всём уже договорились, — и, понизив голос, произнёс. — Только вначале речь толкни позаковыристее и, главное, пафоса, пафоса побольше. Они это любят.
Пафоса было много. Едва объяснив пианисту, что же именно предстоит играть, я взял в руку микрофон и, глядя исподлобья, чётко проговаривая слова, произнёс заранее заученную (разумеется, для другого случая) речь:
— Иногда, когда становится трудно идти вперёд, мы, взвалив на свои уставшие плечи груз пережитого, делаем один резкий шаг назад в прошлое. Лишь на мгновение остановившись и выпрямившись, мы сбрасываем на землю всю тяжесть давившего на нас груза и возвращаемся в настоящее. Возвращаемся, оставляя за спиной… Нет, не пустоту. Оставляем наши радости и горечи, победы и ошибки, любовь и ненависть. Оставляем с одной целью — идти дальше. Идти навстречу нашей конечной цели. Идти навстречу свету.
Публика, не прекращая жевать, устремила единый подвыпивший взор в сторону эстрады.
Я подал знак рукой аккомпаниатору и начал:
Опытный музыкант легко подыграл начальным фразам, а вскоре полностью уловил гармонию переделанной мелодии известной вещи Вертинского.
На открытое место перед эстрадой вышла одна, только одна пара и закружилась в нарастающем ритме вальса. Перед последним, третьим, куплетом пианист, как договаривались, произвёл модуляцию.
Одинокая пара кружила между мной и притихшим залом, и была в этом какая-то странная торжественность. Торжественность на грани крика…
Я поблагодарил Маэстро и зал и под аплодисменты сошёл со сцены.
— Ну, ты могёшь! — Вадим долго тряс мою руку. — Сильно! Пойдём, тебя ждут.
Стёпа просто буркнул: «Привет», а хорошо, примерно как Вадик, поддатый Федяев протянул руку: «Фёдор Степанович» и добавил:
— Люблю артистов. Особенно хороших (я, по всей видимости, попал в разряд последних). Твой друг обмолвился, что ты сам песни сочиняешь. Сейчас свою спел?
— Почти… — «Уклончиво» ответил хороший артист.
— Раньше я здесь тебя что-то не видел. Ты не москвич?
— Нет. Из Сибири. К другу приехал.
— Сибиряк, что ли?
— Да, вроде.
— Ну, давай тогда выпьем.
Выпили. Федяев закусил и кивнул головой в сторону оркестра:
— Музыкой серьёзно занимаешься?
— А что, в этой жизни есть смысл заниматься чем-то всерьёз? — попытался заглянуть в его глаза, но тут же отвёл взгляд в сторону.
— Музыкой, наверное, стоит. Хотя… — он покосился на Стёпу, — это всё философия. Чем в Москве занимаешься?
— Пока живу.
— Хорошо сказано, — Фёдор Степанович рассмеялся и поглядел на своих охранников. Те тоже натянуто заулыбались.
— Пока… Все мы живём от «пока» до «пока». Как ты в микрофон сказал? Идти навстречу свету. Так, вроде?
— Так.
— Нет, ты не думай плохого, я тебя не подначиваю, мне действительно песня понравилась, я бы с удовольствием ещё послушал, — он немного помолчал. — А в Сибири чем занимаешься? Музыкой? Или тоже, «пока» живёшь? — и тут же махнул рукой, — Не хочешь, не отвечай. Попоёшь ещё?
Четвёртую песню я закончил петь как раз к тому моменту, когда любой, поначалу культурный, цивильный российский ресторан начала девяностых годов превращался в КАБАК. Когда танцуют под любую музыку, пьют любые напитки и считают либо закадычными друзьями, либо смертельными врагами всех присутствующих в зале. Именно в такой момент я подошёл к Вадиму.
Он сидел за чужим столиком, в обнимку с какой-то Натали и что-то ей страстно нашёптывал на ухо. Натали в ответ заливалась конским смехом. За столом при этом присутствовали ещё человек пять незнакомых людей.
— О, Андрюха! А я только что… — приподнявшись навстречу, заорал украинец.
— Пошли, Вадик, нам пора.
— Как пора? Да ещё время детское.
— Вот потому и пора, — подозвал официанта и расплатился по счёту. Сумма оказалась совсем небольшой. Рассчитавшись, я начал поторапливать своего друга.
— А её возьмём? — уставясь на меня пьяным взором и не отрываясь от своей «подруги», промычал Вадим.