— Я вас нигде раньше не видел?
— А может быть там? — он засмеялся и кивнул головой исчезающему за горизонтом огромному блину.
— А-а-а… — «естественно» согласился я. — Тогда, конечно, вспомнил.
— Замечательно, — усмехнулся сине-кареглазый. — В Москву двигаетесь, юноша?
— Пока да.
— Я сойду раньше, — и просто протянул ладонь. — Александр. Если будет скучно, заходи, поговорим.
— Если честно, особого желания нет, — «вежливо» ответил рукопожатием. — Меня Андреем зовут. Чего это у тебя гранёные стаканы в руках лопаются? Не каждый день такое увидишь.
— Правильно мыслишь, в нужную сторону, — довольно странно объяснил он и в упор посмотрел, точно гири швырнул. Я выдержал взгляд, и гири отлетели в сторону поезда.
В составе меняли электровоз. Поезд дёргался, и мужики в грязных оранжевых спецовках цепляли шланги, закачивая воду.
На сколько же лет он меня старше? Лет на пятнадцать, наверное. Мне двадцать четыре, а ему где-то под сорок, хотя седина в волосах — белый пух в крыле ворона.
— Один едешь? — Александр играл продетой сквозь пальцы цепочкой из белого металла. — Девушка и ребёнок не с тобой?
— Не со мной. Марина домой возвращается. Дочку к какой-то бабке-знахарке в Сибирь возила. Девочка не видит, вот она и пыталась вылечить её «нетрадиционным» методом.
— За деньги?
— Да Бог их знает. Скорее всего. Факт, что результата никакого. Старушка, правда, наказала по лету ещё приезжать — «долечит».
— А ребёнку сколько лет?
— Лет шесть — семь.
— С рождения не видит?
— Вроде нет. Как Марина рассказывает, в два года чего-то или кого-то испугалась, а до этого, мол, всё было в порядке. Вот …
Я огляделся. На город медленно, словно на гигантском парашюте, спускались сумерки. Загорались, кое-где уцелевшие, привокзальные фонари. Суетливые пассажиры, точно муравьи вдали от родного муравейника, в спешке разыскивали вовсе не нужные им поезда. Молодая женщина — проводник нашего вагона, вальяжно куря заморскую сигарету, поправляла белокурые волосы и изображала деловую озабоченность. Мы одновременно посмотрели в её сторону и растворились в струе вязкого сигаретного дыма. Мне она чем-то нравилась. Мне вообще нравились женщины с нетипичным выражением лица.
— Как тебе наша хозяйка? — нарочно громко поинтересовался Александр.
— Она мне чай не дала, — так же громко ответил я.
— А мне дала.
— Везёт, — и театрально вздохнул. Женщина состроила серьёзное лицо:
— Зайди, тебе тоже дам.
— Дашь? Зайду.
Пока я отсутствовал, в купе не произошло ничего нового, за исключением начала очередной части сериала-разговора на «созидательно-философские» темы. Суть их сводилась к следующему:
Четвёртый мой попутчик — Юрий Николаевич Пушкин, однофамилец великого русского поэта — всю свою сознательную жизнь проработал в одном из колхозов Дальнего Востока. Год назад взял в аренду восемьдесят гектаров земли и занимался бы её возделыванием на благо себе и сельскому хозяйству в целом, но какой-то вредитель внушил ему мысль, что талант к фермерству не единственный дар Юрия Николаевича. Вот тут-то всё и началось… Пушкин вдруг «осознал» себя ни больше, ни меньше, а именно — Избранником Божьим с выдающимися экстрасенсорными способностями. Не долго думая, он выдумал псевдоним — «Белый», забросил сельское хозяйство и «ушёл в народ», ёк…
В настоящее время Пушкин-Белый объяснял Марине в чём суть и различия ведущих направлений то ли паро-, то ли психо-, какой-то матери, терапии.
— Эта целительница, у которой вы лечились, является чёрным магом. Она забирает энергию. Я белый маг. Я энергию даю. Ваше счастье, что встретили именно меня. Те, к кому Вы до сих пор обращались, могли проникнуть только в первый слой тонких полевых структур. Поэтому лечение не приносило видимых результатов, — и далее в том же духе…
Марина слушала «экстрасенса» и молча гладила Ирочку по голове. Ребёнок вглядывался пустыми глазёнками в величие проплывавшего мимо неё чужого времени. Времени, которое ассоциируется у нас, прежде всего, со сменой дня и ночи, сменой красок времён года — элементами, составляющими в жизни большинства людей само понятие времени и которые напрочь отсутствовали в жизни этой девчушки. Ирина полулежала возле матери и совсем не обращала внимания на уверенные доводы новоиспечённого целителя.
— Главная беда в том, что я не могу убедить людей верить мне, — продолжал Пушкин-Белый. — Порой мне просто не хватает слов. Вижу, что могу помочь, но как донести это до остальных? Люди в массе своей невежественны, многие боятся лечиться, обзывают колдуном. Многие смеются и не понимают, что я вижу гораздо дальше, чем они, гораздо глубже…