Расстегнув очередную пуговицу, его руки прикоснулись к обнаженной коже ее груди, и это прикосновение вызвало новую сжигающую ее тело волну страсти. Еще секунда, еще одна пуговица будет расстегнута, и она окончательно пропадет. Хорошо, что хоть это она понимала в охватившей ее любовной лихорадке.
Она прервала поцелуй и резко отстранилась от него.
С тихим стоном Джоун провел руками по лицу и, откинувшись на спинку дивана, смотрел, как она идет, на ходу застегивая рубашку, к окнам. Она была прекрасна. Стройная, изящная, длинноногая. Ее возбужденные соски просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, выдавая ее желание. Свои эмоции Джоун контролировал из последних сил.
Она остановилась возле окна. Джоун чувствовал запах цветов, растущих там, внизу, на лужайке. Еще ему казалось, что он различает женственный, тонкий запах Жюли, загадочный аромат, который манил его.
Джоун не ожидал ничего особенного от этого поцелуя, хотя Жюли сильно волновала его. Но все оказалось совсем иначе. Он не мог вспомнить, когда еще так страстно желал женщину. И, что самое удивительное, чувства его шли далеко за пределы просто страсти, хотя сейчас Джоун был дико возбужден и хотел ее.
Он снова потер лицо руками, словно стараясь навести порядок в своих мыслях, проанализировать, что он чувствует. С первого момента, когда он увидел Жюли, что-то в ней задело какие-то струны его души, напомнило о чем-то. Но о чем? Какое-то воспоминание ускользало из его памяти, и это очень беспокоило Джоуна.
Джоун знал, что это такое — вести жизнь, полную лжи и секретов, жизнь, где доверие было совершенно абстрактным понятием и осмотрительность была основой всего. Он знал, по своему опыту, что осторожность — его лучший и единственный друг, ведь именно осмотрительность столько раз спасала его.
Было ли возможно, что Жюли руководствовалась теми же принципами? И если да, то почему?
— Что случилось? — тихо спросил он.
— Ничего, — ответила она, не оборачиваясь от окна.
— Я сделал что-то, к чему ты не была готова?
— Нет… Да…
Она наконец посмотрела на него. В этом Жюли может быть с ним совершенно честна.
— Проблема в том, что я, как раз наоборот, была слишком готова.
Ему сложно было как-то отреагировать на подобное заявление. Но наконец Джоун произнес:
— Это не самая мудрая вещь, которую ты могла бы сейчас сказать.
— Да, я знаю, — кивнула Жюли. — Послушай, мне очень жаль. Я думаю, что мне стоит вернуться к себе в комнату. Этот наш разговор ни к чему не приведет.
— Ты так считаешь?
— Да. Если ты хочешь, чтобы я осталась, давай сменим тему разговора.
Джоун тяжело вздохнул:
— Хорошо, о чем ты хочешь поговорить?
— Ну, скажем, о твоих картинах.
Ему совершенно не хотелось говорить сейчас о картинах. Черт, ему вообще не хотелось говорить. Ему хотелось подойти к ней, повалить ее на пол и там овладеть ею, под лунным светом, вдыхая эти волнующие запахи. И наслаждаться ею всю ночь.
Но он должен был делать так, как хочет она. Пока. Потому, что ему не хотелось, чтобы Жюли ушла к себе. Ему не хотелось оставаться наедине с ночью, этими запахами и своими картинами.
— Что толку говорить о картинах? На них надо смотреть…
Она подошла к нему на несколько шагов и остановилась, сложив руки на груди.
— Интересно, тебе будет их не хватать, когда они покинут твой дом?
— Конечно, они же часть моей жизни.
Ее брови сосредоточенно сдвинулись к переносице, когда его слова всплыли в ее памяти.
— Ты сказал, что твои родители выбирали каждую из картин, руководствуясь какими-то личными пожеланиями.
— Да, это так.
Он потянулся, раскинул руки на спинке дивана, расправляя затекшие мышцы и стараясь расслабиться хоть немного. Его тело жаждало облегчения другого рода.
— Однажды мой отец купил картину Моне когда увидел выражение восторга в глазах моей матери, разглядывающей это полотно.
Глаза Жюли удивленно расширились.
— Неужели твой отец делился с тобой такими личными эмоциями?
— Они оба были необыкновенными людьми.
— Были? — переспросила Жюли. — Они умерли?
— Да.
Джоун сказал это таким тоном, что она поняла — не стоит его ни о чем расспрашивать.
— Я понимаю денежную ценность картин, так же как и культурную, — продолжил он. — Но для меня они дороги не поэтому, а по личным причинам, которые никто не поймет. У меня больше нет родителей, но есть вещи, которые они любили. Мне это помогает в жизни.