– Так не пойдет! – закричала Лэйс. – Фокси не должен был выбирать меня. Я думала, что на меня поставишь ты, Сильванус; я даже Светлячка с собой взяла.
– Интересно, кто все это придумал? – сказал лорд Манвилл, приподнимая уголки рта в одной из своих самых сардонических улыбок.
«За всем этим что-то кроется», – подумала Кандида.
У нее было такое чувство, будто все происходящее – фрагмент какой-то пьесы и все было спланировано заранее. Кем была эта Лэйс, так фамильярно обращавшаяся с лордом Манвиллом и, похоже, привыкшая сидеть рядом с ним за столом? И почему сэр Трешэм Фокслей вел себя так агрессивно и грубо, что было очевидно даже для нее – девушки, мало в чем разбиравшейся вообще и почти ничего не понимавшей в данной ситуации.
Лорд Манвилл говорил, что не любит сэра Трешэма, но и тот, оказывается, испытывает к нему не меньшую неприязнь. Все это представлялось ей совершенно непонятным, но тут она почувствовала под столом успокаивающее прикосновение руки Адриана.
– Не беспокойтесь, – едва слышно сказал он. – Они старые враги.
У нее было так много вопросов, которые она хотела задать, но это было невозможно. Обмениваясь замечаниями и посмеиваясь, дамы встали из-за стола, и Кандида услышала, как Лэйс сказала лорду Манвиллу:
– Мы пойдем переоденемся. Фокси так прекрасно придумал, и мы все уверены: ты хочешь, чтобы мы остались на ужин. Потом можно будет потанцевать, поиграть в карты. Это ведь будет здорово, правда?
– Разве мое мнение имеет какое-нибудь значение в данном случае? – спросил лорд Манвилл.
Лэйс, соблазнительно надув губы, подалась вперед и зашептала что-то ему на ухо, а у Кандиды от этого возникло ощущение, будто всю комнату окутал мрак и она осталась одна.
Вслед за щебечущей толпой прелестных наездниц она вышла из гостиной и, пройдя через мраморный холл, направилась вверх по главной лестнице. Когда одна из женщин попыталась заговорить с ней, она, будто спасаясь от чего-то, подхватила юбку своего платья, рванулась вперед и побежала в свою спальню.
Кандида понятия не имела, от кого и почему убегает. Она понимала лишь, что все изменилось: счастье развеялось, исчезло чувство, что Манвилл-парк – почти ее дом. Она была одна, совершенно одна в незнакомом месте и с незнакомыми людьми, которых она не понимала. В чем было дело? Она не могла найти объяснения, но знала лишь, что бесконечно несчастна.
Раздался стук в дверь. Кандида замерла.
– Кто там?
– Это я, мисс, – ответила ее горничная.
– Входи, – сказала Кандида.
Девушка вошла в комнату и закрыла за собой дверь.
– Насколько я поняла, мисс, вы будете переодеваться для верховой езды.
– Нет, я не поеду, – ответила Кандида… и тут вспомнила о пари.
Разве могла она подвести лорда Манвилла, отказываясь участвовать в соревновании? Ведь если она это сделает, то проиграет пятьсот гиней этому отвратительному сэру Трешэму Фокслею.
– А хотя… – тут же сказала она, – давайте мою амазонку.
Она должна сделать это, больше ей ничего не остается. По крайней мере, Пегас докажет, что все их лошади мало чего стоят в сравнении с ним.
Она гнала от себя мысли о Лэйс, с ее миловидным лицом и восточного разреза глазами; гнала мысли об ее отношениях с лордом Манвиллом, какими бы они ни были; гнала мысли о сэре Трешэме Фокслее с его ужасной, будто намекающей на что-то улыбкой. Ей хотелось думать лишь о Пегасе – лучшем из коней.
Только когда Кандида уже села в седло и двинулась вместе с остальными по направлению к ипподрому под открытым небом, то поняла, что на ней костюм, который она никогда раньше не надевала. Ярко-синего цвета, он оттенял белизну ее кожи, а волосы были подобны языкам пламени. На маленькой бархатной шляпе такого же цвета, что и костюм, было страусиное перо, загибавшееся ей под подбородок.
Она знала, что выглядит элегантно, и, как женщина, была довольна, что может не стыдиться своей одежды среди ярких и дорогих костюмов других женщин. Но тут она увидела Лэйс, и ее воодушевление слегка поколебалось.
На Лэйс был ярко-красный костюм, отделанный черной тесьмой, и высокий цилиндр с алой вуалью. Она выглядела не только невероятно нарядно, но и чрезвычайно соблазнительно.
Лэйс ехала на Светлячке рядом с лордом Манвиллом, и лишь тогда Кандида заметила легкое движение под ее юбкой, означавшее, что, даже когда конь двигался шагом, она использовала шпору.
– Ненавижу ее! – прошептала Кандида. – Ненавижу за ее жестокость к этому бедному коню!
Но она понимала, что были и другие причины для ненависти.
Сэр Трешэм Фокслей, казалось, распланировал состязание до мельчайших деталей. Леди должны были ехать по очереди, а джентльмены могли делать на них ставки, споря друг с другом или с ним.
– Все готово, – напыщенно сказал он.
Последним по счету должно было состояться состязание между той наездницей, на которую поставил он, и той, на которую поставил лорд Манвилл. Он так все распределил, и никто не возражал и не спорил.
Горячий конь Доры проявлял нетерпение, и она настояла на том, чтобы первой ехать по препятствиям. Кандида заметила, что она не только с совершенно излишней жестокостью использует свой хлыст, но и колет коня длинной острой шпорой. Кандида увидела эту шпору, когда Дора поднималась по ступенькам на помост для посадки на лошадь. И один вид этого длинного, ужасного острия вывел ее из душевного равновесия.
Герцог Дорсетский поставил на Дору против Филлис – следующей наездницы. Его ставка была двести гиней, и спонсор Филлис, добродушно пожав плечами и не произнеся ни слова, внес эти деньги.
Примерно такие же большие суммы были поставлены на Фанни, Мэри-Анну, Лоретту и Нелли. Наконец, слишком быстро, как показалось Кандиде, наступил момент, когда Лэйс, пошептавшись о чем-то с лордом Манвиллом, повела Светлячка на место старта.
Барьеров было десять, все довольно высокие, и, кроме того, было одно особое препятствие, состоявшее из сплошного забора с довольно широким, наполненным водой рвом на другой стороне. Конь, не зная о рве, должен был чуть ли не распластаться в воздухе, чтобы преодолеть его.
Конь Нелли отказался прыгать; она сурово наказала его и заставила прыгать снова. Он, однако, не рассчитал расстояния и, попав задними ногами в воду, обрызгал себя и свою наездницу.
Спонсор Нелли потерял на этом двести пятьдесят гиней. У Нелли был мрачный и сердитый вид, когда она возвращалась. Своим оснащенным шпорой каблуком она заставила коня дорого заплатить за его упрямство.
Лэйс выглядела очень уверенно, и не было никаких сомнений в том, что она превосходная наездница. Светлячок тоже был очень хороший конь. Согласованность их действий была безупречной. Не было заметно ни единой ошибки в том, как Светлячок брал каждый барьер и даже ров.
Закончив выступление, Лэйс, вместо того чтобы освободить площадку, проехалась на Светлячке по самому центру, заставив его медленно вышагивать, высоко поднимая ноги. Все было сделано так четко и безупречно, что у наблюдавших вырвались восхищенные восклицания.
– Этот конь непобедим, – громко заявил сэр Трешэм, – как и его всадница. Вы согласны, Манвилл?
– Состязание еще не окончено, – холодно ответил лорд Манвилл.
Раздался взрыв аплодисментов, когда Лэйс, глядела, однако, не на сэра Трешэма, а на лорда Манвилла. Тот отвернулся от нее.
– Ну, Кандида, – сказал он, – теперь покажите нам, на что способен Пегас.
Именно тот факт, что он имел в виду способности Пегаса, а не ее, облегчил Кандиде задачу. Она больше не боялась того, что собравшиеся будут смотреть на ее езду, не чувствовала робости, зная, что все эти незнакомые женщины наблюдают за ней, и даже о своем страхе перед сэром Трешэмом Фокслеем забыла.
– Спокойно, парень, – нежно сказала она Пегасу, – торопись.