«Интересно, — подумал я, — как сложилась судьба хозяина дома по улице Урицкого, угол Карла Либкнехта? Продал он свою ртуть вездесущим людям из ЦРУ или нет? Что с его красивым и опрятным домом? Может, уже приобрёл себе необитаемый остров в Карибском бассейне или в Полинезии? Где ты сейчас, мужик из Невеля? Я даже не знаю ни имени твоего, ни отчества».
И только я подумал об этом, как передо мной, словно из-под земли, предстал тот мужичок, внешне совсем не изменившийся. Стоял он за крытым прилавком, продавал сливы и яблоки. Я подошёл, поздоровался.
— Почём сливы? — спросил. — Из своего сада, небось?
— А откуда им ещё быть? — ответствовал он с неохотой. — Из сада и есть, из собственного.
— На улице Урицкого с Либкнехтом?
Продавец промолчал.
— Не узнаёте?
— Не узнаю! — пробурчал он, пряча голову куда-то под прилавок, будто что потерял.
— Ну, дом у вас ещё покупал за пятьдесят тысяч, — напомнил я. — А вы мне предлагали красную ртуть реализовать через «платных агентов империализма». Получилось что-нибудь?
После этих слов продавец мой и вовсе стушевался, начал скороговоркой бубнить «ничего не знаю, ничего не помню», а потом совершенно членораздельно произнёс:
— Я вообще в первый раз вас вижу. Вот так!
Обознаться я не мог. Ну, не хочет человек вспоминать старое, это его дело. Мало ли какие события произошли в жизни. Можно только гадать.
Уже на выходе с рынка кто-то сзади коснулся моего плеча. Обернувшись, я увидел хозяина не купленного мною дома.
— Да помню я вас, — признался он. — Уши повсюду. Всего сразу не расскажешь. Соседка по прилавку учует что, завтра весь Невель знать будет. Фээсбэшники отучили меня лишнее болтать. Как только возникли в 95-м, так сразу ко мне и заявились. «Показывай, — говорят, — свою красную ртуть. Всё про тебя известно, перед нами лучше не юлить». Эти ребята покруче цэрэушников и «Моссада» будут. Выложил им свой заветный термос на тринадцать миллионов от греха подальше. «Это всё?» — спрашивают. «Всё». — «Верим, — смеются, — потому что знаем». Откуда они обо всём знают?
— Ну, у них работа такая.
— Потом, по всей вероятности, начальник говорит: «Каждое дело должно соответствовать статусу хозяина, а статус хозяина — делу». Так и сказал. И понял я, что мой статус — продавать яблоки на базаре, большего мне не дано. Термос они у меня забрали и очень наставительно рекомендовали ничего никому не рассказывать. Вам рассказываю, потому что вы отчасти в курсе моих дел. А так и поделиться не с кем. Кстати, дом купили?
— Нет, так и не купил. И даже славно, что не купил. Хорошо, что вы тогда такую цену заломили. Обстоятельства поменялись, да и жизнь стала как-то выравниваться. Сюда приезжаю только погостить. На родину предков.
— А то подумайте, отдам в десять раз дешевле: всего за пять тысяч. Сумма для вас должна быть подъёмная.
— За пять я взял бы тогда не рассуждая. Сейчас уже не нужно.
— Жаль. Всё меняется. Хотел стать миллионером, в шаге был… А теперь вот яблоками со сливами приторговываю. На пенсию не прожить. Ну, бывайте!.. Вспоминайте иногда неудавшегося коммерсанта из Невеля. Но знаю наверняка, что на красной ртути многие нажились и даже состояния немалые сделали. У каждого свой бизнес.
— «Бизнес» в переводе означает «дело», — добавил я напоследок. — Но один делает дело, чтобы реализовать себя, а другой — чтобы только заработать, да при случае ещё и ближнего своего облапошить.
Расставался я с хозяином дома по улице Урицкого с чувством удивления и досады от того, что кругом одни потребители, что сметка русского мужика приобретает какой-то нерусский характер с замахом на большой и лёгкий куш. Скоро и пахарей настоящих не останется.
А ведь сказано: в поте лица будешь добывать хлеб свой.
Антиквар
Я встретил его на рынке. Он держал лавку старых вещей, где можно было купить всякую всячину, начиная с гребешков-расчёсок и кончая чугунными утюгами, в чрево которых засыпались когда-то пылающие угли. Перечислять всё обилие товара, выставленного им на обозрение в небольшой деревянной лавчонке, заняло бы слишком много времени.
С Сашей — хозяином этих «сокровищ» — мы сошлись на почве литературы, поскольку большую половину прилавка занимала старая книга — такой импровизированный букинистический развал на любой вкус. Книги им брались частью из личной коллекции, частью приносились доброхотами, желающими избавиться от обременительного груза книжных шкафов и полок, груза, который в XXI веке потерял свою непреходящую ценность в силу изменившихся обстоятельств, уклада жизни и смены приоритетов.