Поскольку в те времена я ещё ходил в моря, моей зарплаты вполне хватило на вояж в Москву и на поход в Сандуны. В советские времена в неё так просто было не попасть: желающих оказывалось всегда больше, чем могла вместить баня.
Останавливались мы обычно у родственников, которые жили во 2-м Неглинном переулке. Их квартира больше походила на балаган с импровизированными застольями, песнями под гитару, алкогольными возлияниями и бесконечной суетой: походами в магазин за водкой и докторской колбасой, с жарками, парками, с пирогами, беляшами и приготовлением салатов и винегретов из того, что Бог послал.
Главой этой большой семьи, состоящей из него самого, жены, двух дочерей, их иногородних мужей, внуков и чёрного ризеншнауцера Чары, числился патриарх рижской сцены Агрий Робертович Аугшкап, сын известного красного латышского стрелка Роберта Яновича. Актёр, родившийся в театральном хитоне, обладавший воистину внушительной внешностью и несомненной харизмой. Как сказали бы в старину — был очень авантажным мужчиной. Он стоял в ряду таких мастеров сцены, как Качалов, Ильинский, Кторов. Однако никто его в этот ряд официально не ставил, но среди публики было немало его фанатов. И особенно фанаток. Сыгранный им Хлестаков из гоголевского «Ревизора» был особенно хорош — непревзойдённый сценический шедевр. Не говоря уже о других сыгранных им ролях.
И вот с этим любимцем публики мы отправились в Сандуны.
В «тёмное» дореволюционное время Сандуны заявляли о себе следующим образом.
САНДУНОВСКIЯ БАНИ,
на Неглинномъ проѣздѣ в Москвѣ,
ОТВѢЧАЮТЪ ВСѢМЪ ТРЕБОВАНIЯМЪ ГИГIЕНЫ.
РОСКОШНЫЯ ОТДѢЛЕНIЯ ВЪ 50 И 30 КОП.
съ ирландскими банями, бассейнами, разнообразными
душами и усовершенствованiями по послѣднимъ
указанiямъ науки
НОМЕРНЫЯ БАНИ
отъ 40 к. до 5 р.
(СЕМЕЙНЫЯ № № ОТДѢЛЕНЫ).
Соблюденiе всѣхъ санитарныхъ требованiй
устраняетъ возможность зараженiя въ баняхъ.
В советское время такой вывески на бане уже не было. Всё держалось на старом авторитете. Недаром их называли ещё царь-банями. Сандуны — это бренд, как сказали бы в наше время, и рекламировать его не надо. Хотя в 90-е этот «бренд» переживал упадок. Можно было наблюдать только остатки былой роскоши.
Итак, мы стоим в кассу. Очереди почти нет. Берём билеты. Входим в храм пара, омовений и релаксации. Внутри предбанника ряд занавешенных материей кабинетов. Перед ними выстроились чёрные кожаные диваны с высокими спинками, поверху украшенными резьбовым орнаментом по дереву, покрытому чёрным же лаком. Диваны расставлены напротив друг друга в три ряда, как по ранжиру. Между ними — низкие столики, на которых то здесь, то там выставлена нехитрая снедь, приобретённая тут же в буфете или у банщика: пиво в классических пол-литровых кружках, вяленая рыба, иногда водка. Всё это употребляется посетителями, собравшимися в свои тесные компании, в перерывах между заходами в парилку.
Мы с Агрием Робертовичем занимаем первый свободный диван, вешаем на крючки одежду. Мимо взад и вперёд прохаживается известный по «Мосфильму» Семён Фарада. В глазах и поджатых под чёрные усы губах узнаваемая ирония. Боковым зрением, как ворон, посматривает на сидящих по обе стороны прохода.
— Семэн! — сильным театральным голосом восклицает Агрий Робертович. — Помнишь, как мы с тобой в Барнаул на гастроли в одном купе ехали?
Фарада повернул голову и сделал вид, будто что-то припоминает.
— Мы ещё тогда бутылку спирта с тобой приговорили из моих домашних запасов.
Лицо Фарады стало проясняться и разглаживаться.
— Да-да-да, вроде припоминаю… Из какого театра?
— Из Пушкинского.
— Из Пушкинского? Конечно, конечно… Тогда в каждом купе угощали. Не то что в нынешние времена. А у вас, я смотрю, вообще голый вассер: ни выпить, ни закусить.
— Мы сегодня с племянником паримся без всяких прицепов. Так здоровее будет.
— Это да, кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, — соглашается Фарада. А сам поворачивает нос в сторону, где выпивают и закусывают.
Но никто его почему-то не приглашает. Или не узнают, или делают вид, что не узнают, или самим мало. И на вечно ироничном лице актёра постепенно проявляется маска сарказма и лёгкого презрения.