Мать бросилась ей на шею.
— Я только вчера тебе написала, — всхлипывала она, и ее глаза наполнились слезами. — Ты ведь останешься, у тебя отпуск? А я сегодня как раз свободна — за кассой мадам Диас... Как ты похудела! У вас там плохо с едой?.. Можешь принять душ, водопровод починили. Но не шуми, Роберто спит. Ты посылку мою получила? Наденешь свитер, у вас холодно, я читала в газете — ночью двенадцать градусов. Ах, моя дорогая девочка! Чего бы ты съела, чего хочется?
И она побежала в гостиную, хрупкая, маленькая женщина в вышитых домашних туфлях и с бигуди в волосах.
Вот он, ее дом. Прежняя жизнь. Ничего не изменилось, и тысячью нитей привязана она к ней. Даниела ощутила, как запершило в горле. Мать. Нервная и трогательно добрая. Ее увядшее милое лицо. Кресло-качалка, с которого она вскочила, еще поскрипывало, рядом лежало вязанье. Искусственные цветы на тяжелом овальном обеденном столе, фарфоровые баночки из-под кремов над фаянсовым умывальником, полированная стеклянная витрина (ее гордость!), за которой стояла посуда, чучело черепахи на желтой каменной плитке пола, проигрыватель, бронзовые статуэтки и множество семейных фотографий — в центре и снимок отца с матерью в день свадьбы — на стене. Домашний уют, который отец с таким трудом урвал у судьбы, все это каким-то непонятным образом притягивало ее, было грустно и одновременно отталкивало. Здесь она была счастлива!..
В соседней комнате она разбудила ребенка и села на свою кровать. Роберто обиженно заревел: он не узнал ее сегодня и не скоро узнает вообще, подумалось Даниеле. Его пушистые волосики слиплись, она сняла с него курточку и спросила мать, глядя в зеркало:
— К чему ты на него столько напяливаешь?
Через брандмауэр до них донесся адский грохот, знакомый ей с малых лет. Шум перестрелок, сцен ограбления или гибели кораблей — ключевых моментов фильмов, которые там показывали. Роберто перестал плакать, сел прямо и, казалось, прислушался.
— Смотри, он у меня научился сидеть совсем прямо, — ска-ала мать. Она подошла к постели, принеся с собой запахи кухни, и указала на курточку: — Поверь мне, это ему не повредит, как не повредило в свое время тебе. Лучше поостеречься! Это и тебя касается, Даниела. Следи там за собой, в Сьерре. Я каждый день молюсь, чтобы с тобой ничего не случилось, чтобы тебя поскорее сменили и ты вернулась домой. Твое место здесь, так говорят все, кто нас знает. На сколько тебе дали отпуск?
— На два часа, — ответила она и увидела, как мать опустилась в сторонке на маленький жесткий стул, сложила руки, как ребенок, и сдвинула брови, словно ничего не понимая.
Плохо. Даниела подавленно молчала. Мать повернулась на стуле, прижалась лбом к спинке, сейчас она заплачет. Надо подойти к ней, погладить, сказать поскорее что-то утешительное. Она взяла Роберто на руки, но посреди комнаты остановилась. Что это? Над письменным столом, между ее дипломом об окончании торговой школы и двумя африканскими масками, висела фотография — кусок былой жизни. Хорошо одетая пара с застывшими на лице улыбками — Мигель Пино и она.
— Ты зачем ее достала? — спросила она сдавленным от ярости голосом.
Мать подняла голову.
— Он отец Роберто, — ответила она, снова обретя самообладание.
— Я не желаю больше видеть это! — воскликнула Даниела.
— При чем тут я? Твой Мигель не подонок, девочка, он хотел, чтобы вы поженились, хотел добиться чего-то в жизни, но ты не пожелала...
— Перестань! С прошлым покончено.
Старый спор, вечная тема. Главное — не начинать сначала. И не портить друг другу коротких часов встречи. Бессмысленно... Они давно все обговорили, ничего нового не скажешь... Даниела перевела дыхание:
— Сними, — попросила она. — Зря все это.
А когда посмотрела на сына, сразу вспомнила о миге прощания — это было больше года назад в аэропорту Ранчо Бойерос.
— Где твой чемодан? — спросил он ее в зале для отлетающих, где стоял невыносимый шум и гам.
— Я не лечу с тобой, Мигель, и решения своего менять не стану, — ответила она, собрав все свои силы.
— Значит, прилетишь попозже! — это было его последним предложением. Он сунул ей в руки билет: — Ты можешь его оформить на послезавтра, я встречу тебя в Майами.
Смехотворно самоуверенный, он никак не мог поверить, не мог понять, допустить, что это действительно конец.
Снимая портрет со стены, мать приговаривала:
— Ладно, долой его, значит, и прямо на свалку... — А потом ее будто прорвало: — Не должно было такое случиться, бог свидетель, нет. Но вы, вам с вашей революцией теперь все легко... Вы всё отменяете и всё перемените, да? А скромность, порядочность? Не все было плохо раньше! Ну, конечно, теперь вы в военной форме и еще гордитесь этим вот!.. — Она подошла к Даниеле и ткнула пальцем в ее пистолет. — А семья вас больше не касается и не интересует. Поверь мне, дочка, придут снова нормальные времена... И кто на тебе тогда женится?