Эти показания достаточно ярко отображают отношения между заместителем военного министра и военным министром; однако необходимые комментарии осторожных слов Савинкова можно обнаружить в телеграммных переговорах между Филоненко и комиссаром Юго-Западного фронта Гобечия, 27 августа. «Вы знаете наше правило, — говорил Филоненко, — мы всегда действуем, принимая во внимание не только наших союзников, но и наших настоящих или предполагаемых врагов. Поэтому мы своевременно проинформировали премьер-министра о том факте, что я пишу рапорт, что Борис Викторович[7] находится в постоянном контакте со мной, и что генерал Корнилов полностью разделяет наши взгляды на положение дел… Премьер не счел возможным положить такой рапорт перед Временным правительством, чтобы принять его к сведению. Тогда мы предупредили его, что доклад все равно будет представлен Временному правительству тем человеком, кто имеет на это право, то есть главнокомандующим. К сожалению, премьер не оценил ни нашу искренность, ни откровенный стиль поведения, принятый нами.
…Прощаясь (Филоненко нужно было выезжать в Ставку вечером 10 августа), я заверил Савинкова, что в таком экстраординарном политическом конфликте он, разумеется, имеет право поддерживать своих сторонников».
Таким образом, на почве политической ссоры было сочтено возможным отдать приказ о присутствии генерала Корнилова, несмотря на тот факт, что «перемены в стратегической ситуации требовали его присутствия в Ставке», как, в соответствии с показаниями Савинкова, Корнилов заявил ему об этом лично, в телеграмме от 9 августа. (Это были критические дни для Риги.)
Савинков, полностью осознавая, насколько серьезным были его действия, заверил генерала Корнилова, как позднее утверждал последний, что «вызов в Петроград был сделан с ведома Временного правительства». В собственных показаниях Савинков говорит следующее: «Я вызвал генерала Корнилова в Петроград в полной уверенности, что действую в совершенном согласии с Керенским, ибо: 1) 3 августа генерал Корнилов уведомил меня, что он прибывает в Петроград, чтобы обсудить меморандум, и его заявление было встречено безо всяких возражений со стороны Керенского; 2) 7 августа генерал Корнилов телеграфировал Керенскому и не получил возражений; 3) 8 августа я изложил это дело Керенскому и также не встретил возражений. Тот факт, что Керенский отправил Корнилову телеграмму 9-го, в которой намекал, что его поездка в Петроград необязательна, и которая не застала генерала в Ставке, мне был неизвестен». Столь точно демонстрируя, что 3, 7 и 8 августа он имел веские основания для того, чтобы убедиться, что действовал в полном согласии со мной, Савинков забывает, что он сам был проинформирован лишь 9 августа об отказе генерала Корнилова прибыть в Петроград; в то же время относительно того, что Савинков не знал о моей телеграмме, посланной вдогонку за генералом Корниловым, чтобы застать последнего, то это дело вполне объяснимо: телеграмма была послана поздно вечером, после того, как я случайно узнал о несанкционированном и настойчивом приглашении Корнилова, о котором я, к сожалению, узнал не лично от Савинкова.]
7
Обращение к Савинкову в соответствии с русской традицией называть человека собственным именем с добавлением имени его отца.