Я приведу пример натянутых отношений между военными властями и Главным комитетом, которые преобладали прошлым летом и потребовали вмешательства военного министра. Тогда Савинков телеграфировал Корнилову следующее: «Ваши указания, обязывающие штаб обеспечить Главный комитет Союза списками офицеров-большевиков, могут привести к весьма нежелательным недоразумениям, потому что эти приказы приведут к определенному контролю Главного комитета над партийными организациями и деятельностью офицеров, а этот контроль конечно же не является функцией Главного комитета; право такого контроля может принадлежать только комиссарам и компетентным трибуналам. В свете вышеприведенных соображений я полагаю желательным отменить ваши указания». И опять же штаб пускал в обращение определенные воинственные резолюции комитета, и это понималось как официальное одобрение курса, проводимого комитетом; этот курс послужил нарастанию напряженности и без того существовавшей в отношениях между офицерами армии и рядовым составом.
Я считал это положение совершенно ненормальным, недопустимым и чреватым серьезными последствиями. Приведу пример, показывающий, какую тревогу подняла деятельность Союза среди морских офицеров, которые болезненно реагировали на малейшие колебания политической температуры. «В свете сильной агитации на обоих флотах против офицеров, вызванной деятельностью Союза, я прошу вас довести до сведения флота, что имеется информация о том, что офицеры Балтийского флота никогда не имели представителей в Главном комитете Союза в Ставке и что Черноморский флот отозвал своих представителей». Вот что телеграфировал мне начальник штаба главнокомандующего военно-морским флотом в начале августа.
Между тем, принимая во внимание, что основополагающая идея Союза — здоровая и полезная, я и мои соратники, особенно генерал Барановский, пожелали прояснить общее положение путем обмена мнениями и указать на возможные негативные результаты такого курса. Таким образом, мы пытались удержать Главный комитет от тенденций, которые были психологически понятными, однако опасными для офицерского состава в целом и, что еще более важно, роковыми для всей армии. Я помню, что дал указания, чтобы полковник Пронин, представитель Главного комитета, был приглашен ко мне лично для обсуждения этого вопроса, но, к сожалению, по некоторым причинам эта беседа так и не состоялась.
В конце июля начала поступать информация об участии влиятельной секции Главного комитета (особенно штабных офицеров) в организации заговора, и вопрос о конечной судьбе комитета сделался еще более острым. Возникла настоятельная необходимость найти какой-нибудь выход, пока не стало слишком поздно. К несчастью, лидеры комитета, и среди них бывший член 4-й императорской Думы, полковник Новосильцев (конституционный демократ), настаивал на этой опасной игре. После Московского совещания я принял решение заставить Главный комитет покинуть Ставку… Кошмар, который мы переживаем сегодня, полностью подтвердил наши опасения, показал нам, как жестоко весь корпус офицеров страдает из-за действий отдельной и малозначительной группы фантазеров и неразумных игроков. И все же, как я говорил в моем манифесте от 22 августа, «цвет армии — штат ее офицеров — прошел через великую бескровную революцию в братском союзе с солдатами, укрепляя работу тех, кто сбросил с себя позорные узы рабства. Офицеры показали, что они — плоть от плоти народа. Первые радостные дни миновали; тяжелой задачей оказалось удержать каждого человека на его посту и не дать ему опустить руки, чтобы враг не смог отобрать у него только что обретенную свободу. Офицеры оставались на своих постах, лучшая часть их, несмотря на все клеветнические слухи, поскольку они верили в здравый смысл народа, проявлявшего высочайший героизм; в некоторых объединениях клевета затрагивала почти всех офицеров. Офицерский корпус отдавал кровь на полях сражений и доказал свою веру в отечество и в революцию… История будет чтить своих героев».]