"Что же предпринимает теперь правительство?"
От директора Французского банка каждый час поступали все более тревожные известия. Министр финансов Аскэн, согласившийся принять этот пост, зная, что тот не сулит ему ничего, кроме непопулярности, и что на карту поставлена вся его политическая карьера, каждое утро совещался с Премьер-министром.
После разорительных опытов предыдущих правительств, которые с трудом перебивались со дня на день и залезали в долги, чтобы заткнуть то ту, то другую дыру в бюджете, не оставалось ничего иного, как произвести девальвацию. Причем для того, чтобы она принесла пользу, нужно было сделать это в благоприятный момент, совершенно внезапно и при помощи крутых мер, чтобы избежать спекуляции.
Журналисты дежурили днем и ночью перед особняком Магиньон, на улице Веренн или на улице Риволи
против министерства финансов, а также перед квартирой директора Французского банка на улице Валуа.
Три человека, от которых зависело решение этого вопроса, находились под непрестанным наблюдением; их слова, их настроение, малейшее движение бровей и выражение лица служили поводом для самых неправдоподобных предположений.
Мало-помалу, однако, все подробности задуманной операции были детально разработаны, оставалось лишь установить новый денежный курс и назначить дату.
Принимая во внимание нервозность биржи и иностранных банков, три ответственных лица больше не отваживались собираться вместе, опасаясь, что это будет истолковано как сигнал к девальвации.
Поэтому они решили встретиться в одно из воскресений за обедом в загородном имении, принадлежавшем Аскэну, недалеко от Мелена. Свидание держалось в строгой тайне, даже их жены ничего о нем не знали, и госпожа Аскэн не приехала принимать гостей.
Когда Премьер-министр прибыл в сопровождении Шаламона, бывшего тогда начальником его канцелярии, он, разумеется, заметил, как нахмурился директор Французского банка Лозе-Дюше, но не счел нужным объяснять ему присутствие своего сотрудника.
В самом деле, разве Шаламон не следовал за ним повсюду, как тень? Но еще и до Шаламона Премьер-министр всегда нуждался в том, чтобы кто-то постоянно находился при нем.
Дом из желтого, почти золотистого камня выходил фасадом на отлогую улицу и был окружен с трех сторон прекрасным садом, огороженным чугунной решеткой. Он принадлежал раньше отцу Аскэна, который был нотариусом. С левой стороны над главным входом еще виднелся след от щита с нотариальным гербом.
За обедом в присутствии слуг они не говорили о делах. Затем им подали кофе в укромном месте - под густыми липами в глубине сада, где никто не мог их услышать. Сидя там в плетеных креслах за столиком, уставленным бутылками с разными ликерами, к которым, впрочем, никто из них не притронулся, они определили размер девальвации, а также день и час операции, которую по техническим причинам можно было объявить только в понедельник, перед самым закрытием биржи. Приняв после нескольких напряженных недель наконец окончательное решение, они сразу почувствовали себя легко - теперь события от них не зависели. Маленький толстяк Аскэн вдруг предложил, указывая туда, где высились платаны:
- А не сыграть ли нам в кегли? Это было так неожиданно после секретного разговора, который только что состоялся, что все рассмеялись, . в том числе и сам Аскэн, ведь его предложение прозвучало, как забавная шутка.
- Вон там, под платанами,- объяснял он,- устроили когда-то площадку для игры в кегли. Мой отец очень любил эту игру, и я сохранил площадку. Хотите посмотреть?
У директора Французского банка Лозе-Дюше, служившего раньше в финансовой инспекции, была черная с проседью борода лопатой, которая лишний раз подчеркивала редко изменявшую ему сдержанность.
Четверо государственных дея!елей, еще не зная, будут ли они играть, пересекли лужайку по направлению к платанам и обнаружили там посыпанную гравием аллею с большой каменной плитой, на которой министр финансов стал устанавливать кегли.
- Попробуем?
Об этом эпизоде никогда не писали в газетах. В течение целого часа, а может быть и дольше, люди, только что решившие судьбу франка и участь миллионов, играли в кегли, сначала как бы нехотя, а затем со все большим увлечением.
На другой день через четыре часа после открытия биржи в кабинете председателя Совета министров раздался телефонный звонок. Шаламон взял трубку и сказал после небольшой паузы:
- Секунду, пожалуйста.
И, обратившись к своему шефу, прибавил:
- Лозе-Дюше хочет лично говорить с вами...
- Алло!
- Это вы, господин Премьер-министр? Премьер-министр сразу почувствовал в голосе директора Французского банка какое-то замешательство.
- Извините меня за вопрос, который я хочу задать вам: я полагаю, вы никому не сообщали о решении, принятом нами вчера? Вы случайно не упоминали о нем, когда говорили, например, по телефону с Ас-кэном?
- Нет. А в чем дело?
- Я еще ничего точно не знаю. И пока могу говорить лишь о слухах. К моменту открытия биржи мне сообщили о некоторых довольно подозрительных действиях...
- Со стороны какого банка?
- Этого еще не удалось установить... Слишком рано... Меня информируют каждые четверть часа... Разрешите снова позвонить вам?
- Я буду все время у себя в кабинете...
В половине третьего на рынок были выброшены государственные ценные бумаги стоимостью более чем на тридцать миллиардов. В три часа Французский банк был вынужден скупать их через подставных лиц, чтобы избежать полного краха.
Телефонные переговоры между Лозе-Дюше, министром финансов Аскэном и председателем Совета министров не прекращались. Возник вопрос, не следует ли отложить задуманную операцию. Вследствие неожиданных спекуляций, предвидеть которые было невозможно, девальвация уже не могла дать ожидаемых результатов.
Но идти на попятный было теперь опасно, так как это могло вызвать панику.
Премьер-министр был смертельно бледен, когда дал наконец сигнал к началу операции. Он чувствовал себя примерно так же, как командующий армией, который начинает сражение, заранее зная, что оно наполовину проиграно.
Но это уже не было кровопусканием, затрагивающим более или менее одинаково всех французов. Осведомленные лица не только избежали его, но к тому же получили чудовищные прибыли за счет мелких и средних вкладчиков.
Во время всех переговоров Шаламон находился в кабинете Премьер-министра. Он был так же бледен, как и его шеф, и, стоя у письменного стола, непрерывно курил сигарету за сигаретой, зажигая новую после нескольких нервных затяжек.
В ту пору он еще не был толстым. Карикатуристы часто изображали его в виде ворона.
Через несколько минут продавцы газет станут с громкими криками продавать на бульварах экстренные выпуски. Телефонистки президиума Совета министров, министерства финансов и Французского банка не успевали отвечать на звонки.
Премьер-министр сидел в своем огромном кабинете с резным панно, постукивая карандашом по бювару и устремив пристальный взгляд на какой-то узор ковра, висевшего на противоположной стене.
Когда он наконец встал, его движения напоминали движения автомата.
- Сядьте, Шаламон. - Голос его прозвучал непреклонно, бесстрастно, размеренно, как звук машины.- Нет. Не там. За мой письменный стол, будьте любезны.
Он зашагал по кабинету, заложив руки за спину.
- Возьмите перо, лист бумаги... Тогда-то он и продиктовал, продолжая расхаживать взад и вперед с опущенной головой, заложив руки за спину и время от времени останавливаясь, чтобы подыскать точное выражение.
"Я, нижеподписавшийся, Филипп Шаламон..." Было слышно, как перо скользит по бумаге. Шаламон прерывисто дышал, один раз у него даже вырвался стон, похожий на рыдание: