Позднее Малат утверждал, что зачинщиком явился тот, кто потом столько раз бывал министром и председателем Совета министров. Возможно, пожалуй, хотя вряд ли это действительно было так. Премьер-министр не помнил, чтобы затея принадлежала ему, уж очень она была не в его духе.
Тем не менее он тоже участвовал в заговоре. Английский язык в их классе преподавал человек, чью фамилию - несмотря на то, что в течение четырех лет человек этот играл в его жизни известную роль - он забыл, как забыл фамилии доброй половины своих однокашников.
Однако он хорошо помнил, как выглядел этот учитель: маленький, бедно одетый, всегда в просторном поношенном сюртуке, в котелке, из-под которого выбивались пряди седых волос. Его можно было принять за священника. Он был холостяком и постоянно читал похожий на молитвенник томик Шекспира в черном переплете.
Учитель казался им очень старым; на самом деле ему, вероятно, было лет пятьдесят пять-шестьдесят; мать его была еще жива, и каждую неделю он ездил к ней в Руан, оставаясь там с субботнего вечера до понедельника.
Ученики считали его глупым, может быть, потому, что на уроках он высокомерно не замечал их и, по-видимому, питал к ним полное презрение, если не явное отвращение. Правда, когда кто-нибудь из них начинал шалить, он довольствовался тем, что в наказание заставлял провинившегося учить наизусть двести строк скучного текста.
Узнать же, каким он был в действительности и чем жил, теперь поздно.
Для того, чтобы привести их затею в исполнение, потребовалось некоторое время. Успех зависел от тщательной подготовки. С помощью старого рабочего из типографии отца Ксавье Малат взял на себя осуществление самой трудной задачи: составить и отпечатать штук пятьдесят извещений о смерти учителя английского языка.
Извещения в черной рамке разослали почтой в субботу вечером, с тем чтобы они были получены в воскресенье утром (в те времена почту еще доставляли по воскресеньям). Было установлено, что учитель сел в поезд и отправился в Руан, откуда вернется в понедельник в восемь часов семь минут утра, чтобы успеть отвезти чемоданчик домой, а затем явиться к уроку в девять часов.
Жил он в одном из кварталов, населенных такими же мелкими служащими, как и он сам, на втором этаже дома, где помещалась бакалейная лавка, в которой торговали консервами, конфетами и разными овощами. Входная дверь лавки скрипела, как скрипят двери всех бакалейных лавок.
В извещении сообщалось, что вынос тела по четвертому разряду состоится в половине девятого, и каким-то образом устроили так, что к тому же часу из бюро похоронных процессий к дому прибыл катафалк.
Адресаты были тщательно подобраны: приглашения разослали чиновникам, муниципальным советникам, поставщикам учебных пособий и даже родителям некоторых учеников младших классов, не посвященных в эту проделку.
Заговорщики не присутствовали при осуществлении своей злой шалости, так как в тот день уроки у них начинались в восемь утра. Что же именно произошло? Премьер-министр, довольно отчетливо помнивший все приготовления, совершенно позабыл дальнейшее. Пришлось положиться на Малата, который рассказал ему об этом много лет спустя.
Во всяком случае, урок английского языка не состоялся. Учитель отсутствовал около двух недель, уверяли, что он заболел. Директор школы провел расследование. Вину Малата нетрудно было установить, и в течение многих дней все гадали, выдаст он своих сообщников или нет.
Он никого не выдал и стал чем-то вроде героя. Но этого героя, кстати, больше никогда не увидели в школе, так как, несмотря на все хлопоты его отца, издававшего местную газету, Ксавье Малата исключили из школы. Потом родители поместили его в закрытый интернат в Шартре.
Правда ли, что он сбежал оттуда и полиция нашла его в Гавре, где он пытался сесть без билета на отплывавший пароход? Правда ли, что его отправили учиться к дяде, у которого была импортная контора в Марселе?
Возможно, так оно и было, но все равно не имело решительно никакого значения. В течение тридцати лет Ксавье Малат не существовал для Премьер-министра, так же как и учитель английского языка, и все однокашники.
Он снова его увидел в здании своего министерства на бульваре Сен-Жермен, когда впервые, в возрасте сорока двух лет, стал министром общественных работ.
Восемь дней подряд к десяти часам утра курьер неизменно приносил ему список посетителей, в котором стояло имя Ксавье Малата, а в рубрике "цель визита" было дважды подчеркнуто: "По сугубо личному делу".
Ксавье Малат... Он смутно припоминал чью-то физиономию, длинные волосы, худые ноги. И ничего больше не мог вспомнить.
Семь дней подряд он говорил курьеру:
- Скажите, что я на заседании.
Но на восьмой день сдался, зная по депутатскому опыту, что отделаться от чрезмерно назойливых посетителей можно только одним способом: их надо принять. Он помнил одну старуху. Всегда в трауре, с дряхлой больной собакой под мышкой, она день изо дня на протяжении двух лет обивала пороги приемных, чтобы выхлопотать почетное звание за многолетнюю службу своему брату, мелкому чиновнику в министерстве народного просвещения.
Малат торжественно вошел к нему в кабинет. Из тощего мальчишки с острыми коленками он превратился в пучеглазого толстяка с красным лицом пьяницы. Малат весьма непринужденно протянул Премьер-министру руку с таким видом, будто они только вчера расстались.
- Как поживаешь, Огюстен?
- Садитесь.
- Ты меня не узнаешь?
- Узнаю.
- И что же?
В глазах Малата промелькнула неприязнь, казалось, взгляд его говорил: "Не желаешь узнавать старых друзей оттого, что стал теперь министром?"
Было всего десять часов утра, а от него уже разило спиртным, и хотя костюм его был от хорошего портного, однако имел какой-то неопрятный вид, чего Премьер-министр терпеть не мог.
- Не бойся, Огюстен. Я не собираюсь отнимать много времени. Знаю, оно для тебя драгоценно. Хочу попросить о весьма значительном одолжении...
- Я действительно очень занят.
- Еще бы! Мне это известно. С тех пор как мы покинули школу в Эвре а я сделал это раньше всех, как ты помнишь, - прошло немало лет. Из мальчишек, какими были в ту пору, мы стали мужчинами. Ты шел своей дорогой, с чем тебя и поздравляю. Я шел своей. Я женат, у меня двое детей, и для полного счастья мне нужна лишь небольшая поддержка...
В подобных случаях Премьер-министр становился ледяным, движимый не столько черствостью сердца, сколько трезвостью ума. Он сразу понял: сколько ни помогай Ксавье Малату, он будет нуждаться в поддержке всю жизнь.
- В будущем месяце решится вопрос о подряде по расширению Алжирского порта, а я, по счастливому совпадению, работаю в крупном строительном предприятии, в котором мой шурин состоит пайщиком...
Премьер-министр незаметно нажал кнопку звонка, вызывая курьера, не замедлившего появиться в дверях.
- Проведите господина Малата в кабинет господина Берана.
Малат, очевидно, ничего не понял, так как восторженно воскликнул:
- Благодарю, старина, я знал, что на тебя можно рассчитывать! Ты, конечно, прекрасно понимаешь, что если б не я, тебя бы тоже выгнали из школы, и кто знает, где бы ты был сейчас. Во всяком случае, не сидел бы на этом месте. Что бы там ни говорили, добрые дела не забываются. Значит, все в порядке?
- Нет.
- То есть как?
- Тебе придется побеседовать с заведующим отделом, ведающим предоставлением подрядов.
- Но ты ему скажешь, что...
- Я позвоню, чтобы он уделил тебе десять минут. Вот и все.
Он все же назвал его на "ты". Однако сразу же пожалел об этом, укоряя себя если не в малодушии, то, во всяком случае, в непростительной слабости.
Вскоре он начал получать длинные дурацкие послания. Малат рассказывал в них о жене, которая дважды покушалась на самоубийство и которую он теперь боялся оставлять одну, о голодных детях, которых он не мог отправить в школу, так как у них не было приличной одежды.