Но дело в том, что, миновав пору отрочества и переболев всеми детскими болезнями в мире, я стал усиленно расти. Я рос ежедневно и помногу. Все брюки мне становились коротки, рубашки узки, ботинки малы. А Митя расти перестал. Он оказался ниже меня сперва на полголовы. Потом на голову. Потом на шею и на голову.
Мы оба очень страдали. Ну куда ему с таким ростом играть трагика Кина или Марка Волохова! А мне, простаку, зачем мне нужна такая длина? По свойству моего характера я должен быть толстеньким блондинчиком, этаким шариком, танцором, шармером… А рос худосочным длинноносым верзилой.
Самым любимым моим занятием было валяться и читать. В связи с наступлением отрочества меня, естественно, интересовали произведения эротические. Например, роман «Мими Коллинз» или «Орхидея моей мечты». Там герой, уставший от жизни и приключений в Австралии, полюбил вдруг крошку Мими. И, умирая, шепчет ей:
«Ты дала каплю влаги выпить умирающему путнику… Словно блеск драгоценного бриллианта, ты осветила мой скорбный путь, Орхидея… Когда в долгие пряные ночи ты увидишь на небосклоне падающую звезду, – знай, это я».
Воспитанный на хорошей литературе, любитель Диккенса, Чехова и Кнута Гамсуна, я знал, что «Мими» это чепуха. И все же… Читал, не мог оторваться. Видел себя, умирающего в пустыне. И Лилю Арендт. Кругом падали звезды, кричали зеленые попугаи и выли желтые гиены.
Произошел неприятный разговор с отцом.
– Ну, предположим, – сказал он, – у тебя были бы данные: лицо, дикция, голос, талант. Этого же ничего нет. Есть только стремление быть актером. Ослиное упорство и нежелание никого слушать. Будешь влачить жалкую жизнь, слоняться из города в город, исполнять вторые сюжеты, кричать: «Положитесь на меня, сэр!» Сцена любит таланты. Выдающихся артистов!
Разговор свернул на покойную Таню Палешанину.
– Подальше от театра! Ведь я же знаю, о чем говорю. Ну хочешь, я найму репетитора. Через год ты кончишь школу, через пять лет институт. Обеспеченная жизнь, положение… Ты инженер, строитель… В театре ничтожеств хватает и без тебя. Я говорю об этом потому, что вижу, как ты бегаешь на вокзал и покупаешь театральные журнальчики и ночами Читаешь их… Ты мой единственный сын, и, естественно, я думаю о твоем будущем. Пока я только уговариваю. Но настанет день, и я силой заставлю тебя забыть театр. Силой!
Он закричал. Потом замолк. Потом ушел в курятник. у него был во дворе свой курятник, где он проводил свободное время. Выводил плимутроков и цесарок. Цыплят жрали крысы. Яиц он в дом не давал. Они все были у него помечены. Он хотел вывести гибрид цесарки, плимутрока и индейки. Пока из этого ничего не получалось. В дальнейшем тоже ничего не вышло, и он навсегда забросил курятник. Когда-то в Петербурге он разводил канареек и золотых рыбок. Потом коллекционировал фарфоровые тарелки. Его обманывали, всучивали подделки, разную дрянь. Переболев какой-либо страстью, он бросал ее навсегда, никогда больше к ней не возвращался. Страсти всегда приносили убыток. Но отвлекали его от черных мыслей, успокаивали.
Я поплелся в мой «Зеленый попугай».
Репетиция не клеилась. Мы исполнили весь наш репертуар. Он показался мне глупым и бессмысленным. Как и вся идея нашего театра без публики. Театр без публики существовать не может. В то время как публика без театра существует, и превосходно. Нам до публики не добраться…
Мы прекратили репетицию. Купили и съели арбуз и пошли на кладбище, провожать Лилю.
Светила луна, мы сидели на могилах предков. Толя Тарханов и Петька рассказывали ужасные истории, как на кухне зарезали одну старуху, и было слышно, как кровь капала через щели в потолке: кап-кап-кап-кап…
Потом помолчали. Я увидел, как Митя Багров молитвенно смотрит на Лилю. И она под его взглядом погрустнела, поежилась.
Тогда я понял – сейчас или никогда.
– Лиля, можно тебя на минуточку…
Я отвел ее в самый край кладбища, к степе, под тень деревьев, взял ее за руку и сказал:
– Ты дала каплю влаги выпить умирающему путнику… Я люблю тебя, Лиля! Словно блеск драгоценного бриллианта, ты осветила мой скорбный путь… Когда в долгие пряные ночи ты увидишь на небосклоне падающую звезду, – знай, это я.
И тут рука Лили, которая была в моей руке, дрогнула. Она как-то странно посмотрела на меня. Пожалела, что ли. А я смотрел на нее, и слезы любви лились из моих глаз. Митя Багров был посрамлен.
Лиля тихонько пальчиком размазала слезу на моей щеке, потом прижала свою щеку к моей, и мы стали целоваться. Это был первый поцелуй в моей жизни. И вряд ли он был первым у Лили… Она прямо впилась в меня. И тут я что есть силы толкнул ее в грудь. Меня затошнило. От счастья, от страха, от голода и усталости после дня работы в артели, от разговора с отцом, репетиции. За весь день я съел только кусок арбуза… Меня тошнило, и земля уходила из-под ног… Осквернив чью-то могилу, я упал на дорожку.