Он был настолько потрясен, что не сразу кинулся на вокзал, а когда кинулся, выяснилось, что поезд в тот городок ушел, а проходящий будет лишь через одиннадцать часов. Все эти одиннадцать часов он просидел в зале ожидания, тупо глядя на запрудившую зал толпу, никого не видя, отрешенный от всего и вся. Приехав в шахтерский городок, он узнал, что всех погибших похоронили четыре дня назад.
На кладбище он почему-то машинально пересчитал все свежие холмики могил, их было двадцать девять, но что-то привело его прямо к ее могиле, он опустился на колени и долго стоял так, перебирая в памяти те недолгие счастливые минуты, которые ему довелось испытать с Шурой. Лишь после этого он прочитал до конца бронзовую надпись на мраморной доске и узнал, что Шуре было всего девятнадцать лет. Потом взгляд его устремился к соседней могиле, и он прочитал: «Георгий Устинович Макаренко. 1927–1949 гг.». И, только выходя за ворота кладбища, он сообразил, что это Гоша со своими непослушными руками, которого Шура иногда называла «педагогом».
Глава тринадцатая
1
Когда им сказали, что они поедут в отдаленный гарнизон, все настроились на такое захолустье, где и медведям впору разгуливать. Некоторые предусмотрительно запаслись консервами, а художник Вахтанг Юзович прихватил даже валенки, неизвестно где добытые Эмилией Давыдовной, снаряжавшей их в путь.
Ощущение отдаленности усилилось, когда с рейсового самолета они пересели на военный, а с него — на торпедный катер. Правда, торпедные аппараты с катера были давно сняты, ибо конструкция его устарела, но он имел хороший ход и мчался со скоростью курьерского поезда. Сначала он шел в отдалении от берега, потом стал постепенно приближаться к нему, и на траверзе мыса, выдающегося далеко в море, сопровождавший их инструктор политуправления сказал:
— Ну вот и дотопали.
Высокий берег, нахмурив скалистый лоб, мрачно смотрел на море. В гранитных складках гомонили птицы, их были тысячи, они кричали и яростно переругивались между собой, точно торговки на базаре. Вероятно, поэтому и назвали их поселения «птичьими базарами».
На самой макушке скалы стояла стотридцатимиллиметровая орудийная башня. Инструктор пояснил, что в войну здесь размещалась береговая батарея, прикрывавшая вход в бухту. Именно этим орудием был потоплен вражеский миноносец, и сейчас на шаровой краске башни пламенела звезда. Батарею давно уже пустили в переплавку, а эту башню оставили как боевую реликвию, к ней водили на экскурсию молодых матросов, и сейчас снег вокруг башни был плотно утоптан. Ствол орудия был низко опущен, казалось, он настороженно обнюхивал нерастаявшие следы людей.
За поворотом открылась вся бухта. С двух сторон ее обрамляли грозно нависшие над водой скалы, с третьей — небольшая сопка, покрытая редкими кустиками карликовых берез и серыми островками только что пробившегося из-под снега ягеля.
У подножия сопки, полого спускавшейся к морю, полукругом вдоль всей бухты раскинулся городок. Это был вполне современный городок с многоэтажными домами, издали он казался совсем игрушечным — был такой новый и аккуратный.
— Вот вам и дыра, — сказал Вахтанг Юзович и огорченно посмотрел на зашитые в холщовый мешок валенки, которые держал под мышкой. — Зачем она мне навязала их?
— Не огорчайтесь, еще пригодятся, — утешил его инструктор. — У нас тут, как поется в одной песенке, «двенадцать месяцев зима, остальные — лето». Иногда такие снежные заряды налетают…
И словно в подтверждение его слов из-за сопки вывалилась темная туча, быстро заволокла всю бухту, и сверху рухнула такая стена снега, что катер тотчас сбавил ход «ввиду плохой видимости», как объяснил тот же инструктор. Где уж там плохой, видимости вообще никакой не было, снег валил так густо, что с мостика не видно было ни носа, ни кормы катера, как будто его обрубили с обоих концов.
Антонина Владимировна невольно вспомнила, как они с Половниковым перебегали тогда Смоленскую площадь.
Трамваев в городке, разумеется, не было, но, когда снежный заряд кончился так же внезапно, как и начался, белые гирлянды свисали и с карнизов и с проводов и кружевами вышили разбросанные по склону сопки шапки низкорослых березок.
Катер прибавил ход, быстро добежал до причала и, шаркнув бортом о привальный брус, прильнул к нему. Моторы, громко рыкнув в последний раз, заглохли, и стало слышно, как старшина распекает нерасторопного матроса, опоздавшего повесить кранцы: