— Шевелите, только недолго, а то они нас обнаружат, — сказал Голубев.
Не прошло и минуты, как штурман выдал курс, глубину и скорость для уклонения от встречи с караваном.
И это «пошевелить извилиной» Владимирцев решил отдать командиру, когда по пьесе у них с командующим флотом идет разговор о прорыве противолодочного рубежа. Поговорка задавала тональность всему разговору, несколько перенасыщенному специальными терминами, без которых вроде бы и не обойтись, но которые не каждому зрителю будут понятны.
Еще Виктора очень беспокоила сцена, где его герой должен был произнести длинный монолог. Сократить этот монолог было невозможно, в нем лежал весь замысел автора, но тут командир выглядел резонером. Виктор решил разбить его на куски, а для этого всю сцену надо было насытить какими-то физическими действиями. Но какими? В тесном пространстве центрального поста движение крайне ограничено, тем более что каждый из действующих лиц должен находиться на своем посту. Перебить докладами из других отсеков? Но зритель может потерять нить и упустить столь важную для спектакля идею.
Конечно, все занятые в этом эпизоде будут что-то делать на своих постах, но их действия не должны отвлекать внимание зрителя, оно должно быть сосредоточено на Гвоздеве. Но что делать ему? Допустим, поднимут перископ, он откинет рукоятки, прильнет к окулярам и станет вкруговую осматривать горизонт — тут пауза будет логичной, зритель поймет, что момент весьма ответственный. Но одной этой паузы мало, нужно найти хотя бы еще две-три, заполненных чисто физическими действиями. Кок принесет на пробу обед? Нет, это и вовсе не годится, ибо такая бытовая деталь сведет на нет весь пафос монолога. А что, если дать Гвоздеву какой-то жест, который он проявляет на протяжении всего спектакля лишь в минуты волнения? Поправляет или надвигает на лоб пилотку? Нет, не годится, на этот жест могут не обратить внимания. Наклеить ему усы и что-то проделывать с ними? Тоже не то. Надо поискать что-то более выразительное.
Ну, допустим, он со временем последовательно выстроит всю цепь физических действий Гвоздева, наделит его какими-то чисто индивидуальными чертами, привычками, любимыми словечками и поговорочками, создаст не только внешний, а и внутренний рисунок роли. А вот как сделать его характер типичным?
У Половникова в образе Гвоздева была, пожалуй, некая литературная приподнятость, вероятно, преднамеренная пафосность. Если их усилить еще и театральными средствами, все разрушится. Поэтому никаких «горящих» глаз. А какие? Пожалуй, лучше усталые. Невольно вспомнилась песня Пахмутовой. Какие же там слова? Да, вот: «Когда усталая подлодка из глубины идет домой…» Вот именно — усталые.
«Пожалуй, это то, что надо», — решил Владимирцев, но тут же споткнулся еще об одно слово: «домой». И вспомнил один эпизод, который произошел в походе.
Случилось так, что однажды он опоздал к завтраку, ибо здесь его корабельным расписанием не особенно обременяли, а на берегу он привык вставать поздно. Корабельный кок, подогревая на плите остывший завтрак, поинтересовался:
— А вы, извините, из каких мест будете родом-то?
— Сибиряк.
— То-то я по говору вас признал. Мы ведь тут все сплошь сибирские.
— Как это?
— А вот так. Лодка-то наша не зря называется «Сибирский комсомолец». Все мы тут по путевкам сибирских райкомов комсомола. Ох как трудно сюда было попасть! Я вот уж и не чаял, шестеро с нашего завода претендовали, ребята все что надо, а вот доверили мне. До сих пор удивляюсь! А хотите понюхать нашу сибирскую землю? — Матрос расстегнул куртку и, достав из-под тельняшки мешочек, сначала понюхал его сам, потом протянул Владимирцеву: — Домом пахнет!
Владимирцев понюхал мешочек и убедился, что пахнет он не только жареным луком, потом, а еще и чем-то верно родным.
— Хорошо-то как!
— Хорошо! — подтвердил матрос, пряча мешочек за пазуху.
— А вы молодец! — похвалил Владимирцев. — Догадались прихватить с собой нашей землицы.
— Дак ведь это не я! У нас у каждого такие мешочки есть, нам их на собраниях вручали каждому в своем коллективе — ну, там на заводе или в колхозе. Дословно я не помню, что говорили, а вот смысл был такой: помни и береги эту землю…
Может, вот тогда-то Виктор и окончательно понял, что тема пьесы Половникова гораздо глубже, чем он думал.
Раньше, до поездки на флот, Владимирцев весь замысел пьесы Половникова схватывал лишь предчувствием, интуитивно. И даже во время плавания, вникая в задачи, которые ставятся перед подводниками в столь напряженной в мире обстановке, наблюдая за действиями моряков, в этом таинственном свете центрального отсека напоминающих инопланетян, он еще не ощутил всю глобальность темы, не совсем полно осознал художественную задачу всего спектакля.