И вот этот мешочек с родной землей на груди у каждого матроса. «Может, и Гвоздеву дать эпизод, когда он нюхает землю?»
Но тут напрашивались глицериновые слезы и этакое фальшивое чувствительное сюсюканье…
В это время, как будто по волшебству, радисты включили в трансляционную сеть песню Лядовой «У матросов нет вопросов». Виктор слышал ее и раньше, она не вызывала у него ничего, кроме воспоминаний о том, как Валентина Георгиевна Озерова готовила в народном театре оперетту Лядовой «Под черной маской», но так и не поставила, потому что Виктор, исполнитель главной роли, был назначен в Верхнеозерский театр. Она была ужасно огорчена, хотя сама больше всех способствовала этому назначению.
Но сейчас Владимирцев впервые вдумался в слова припева: «Потому что есть на флоте слово правильное: «Есть!»
«Вот это «Есть!» и должно быть в Гвоздеве главным. Он как командир в любой обстановке обязан быть спокойным и рассудительным, с полным сознанием и ощущением своего долга, вот этого «Есть!».
Виктор опять же впервые подумал о том, что в Верхнеозерске он в принципе-то играл лишь «костюмные» роли и сравнительно легко переходил от Мольера к Островскому и Шекспиру и достигал этого порой простым изменением ритмического тона, ослаблением, напряжением, а иногда и форсированием голоса.
А тут нужен совсем иной ритм роли, а может быть, и всего спектакля. Тут надо показать внутреннюю жизнь образа Гвоздева, найти конкретный сценический облик. Стало быть, внешний ритм, темп его действий должен оставаться постоянным, его определяют вот эти «надо» и «есть». А вот внутренний ритм должен непрерывно, в зависимости от обстоятельств меняться.
Но как этого достичь? Как найти переход от внешнего действия к внутреннему состоянию образа, найти пластический рисунок роли?
В тот вечер, когда они вернулись с моря, Виктор заглянул в матросский клуб. На большой летней веранде танцевали, на площадке топтались и дергались люди, вокально-инструментальный ансамбль выдавал поп-музыку. В какой-то момент оркестр примолк, и в зале повис запоздавший монотонный звук синтезатора, в нем было что-то как бы неземное, отличающееся от привычных звуков. Виктор представил, что он смотрит на Землю из космоса и видит, какая она маленькая…
Утром он спросил у Заворонского:
— А какая будет в спектакле музыка?
— Еще не знаю. Я дал одному композитору пьесу, попросил написать музыку, но что он напишет, не знаю. А что?
— Мне кажется, что оркестр не нужен. Лучше, если два-три электронных инструмента и всего одна-две мелодии.
— Почему?
— Понимаете, тема-то пьесы глобальная. Ну, скажем так, космическая. И в музыке эта тема должна звучать тоже космически… Правда, я не знаю, как это должно звучать, но на одной-двух протяжных нотах. Впрочем, может быть, и больше, но у Гвоздева пусть не при каждом его появлении, но в наиболее ответственных мизансценах должна быть своя музыкальная тема. Она не только будет напоминать или продолжать его, а стало быть, и всего спектакля тему, идею и замысел, а и развивать их. При этом должно быть не резкое, но постепенно нарастающее чувство тревоги…
— Стоп! Все понял! — воскликнул Заворонский и побежал звонить композитору.
Может быть, оказалось и к лучшему, что в поезде не было международного вагона и они разместились вчетвером в одном купе. Вахтанг Юзович начал было показывать эскизы, но Заворонский решительно остановил его:
— Это потом, в красках, в карандаше они все равно не смотрятся. А сейчас Тоша и Витя покажут, как располагаются в купе, причем при посторонних, Гвоздев и его жена Валентина Петровна.
— Но ведь этого в пьесе нет! — запротестовала было Антонина Владимировна.
— А если будет? Даже если не будет, все равно располагайтесь. Нет, не с этого места. Вот вы вошли с чемоданами. Витя, бери чемоданы, а ты, Тоша, авоськи…
— Кто должен подать первую реплику? — резонно спросила Антонина Владимировна.
— Вот вы спросили, вы и начинайте.
Антонина Владимировна недолго подумала и сама спросила:
— А вы уже здесь?
— Да. У нас два нижних места. Кто-то из нас должен вам одно уступить. Пошли!
— Извините, а вы курящие?
Заворонский посмотрел на Вахтанга Юзовича и сказал:
— Вот он курящий. И даже успел выкурить одну сигарету. В окно. Оно было открыто.