— Что это со мной было?
— А, пустяки! — сказала Эмилия Давыдовна и, подхватив под руку Самочадину, выволокла ее со сцены.
А Владимирцев, усаживая Грибанову на диван, крикнул им вдогонку:
— Воды принесите!
Заворонский испугался, что с водой опять придет Самочадина и вся импровизация смажется. Но пришла Эмилия Давыдовна и, протягивая Грибановой стакан, успокаивающе сказала:
— Ничего, милая, это не страшно. С нами это бывает. — И начала неторопливо собирать поленья, по одному перенося их в угол и покряхтывая. Степан Александрович уже догадался, что делает это она намеренно, чтобы дать Владимирцеву и Грибановой время настроиться, и мысленно похвалил Эмилию Давыдовну: «Молодец, старуха!»
Наконец Эмилия Давыдовна удалилась, и Владимирцев с Грибановой продолжили всю мизансцену по авторскому тексту, опустив, правда, растерянность и смятение, ибо теперь они были уже ни к чему.
Заворонский глянул в зал и убедился, что зрители ни о чем не догадались. Даже Половников, сидевший в другом углу ложи, кажется, не обратил внимания на то, что в его пьесе вдруг появилась мать — чья? Гвоздева или его жены? — которую так естественно сыграла Эмилия Давыдовна. Половников блаженно улыбался, должно быть, спектакль ему нравился.
3
А Половникову действительно в спектакле нравилось буквально все. Он впервые услышал написанные им слова со сцены, увидел, как актеры раскрывают созданные им образы и характеры, и понял, что театр значительно обогатил их. Но главное — он впервые не только слышал свое слово из чужих уст, он видел его. И еще ощущал, как реагирует зрительный зал, а реагировал он хорошо, и эта коллективная оценка его пьесы была особенно приятной и дорогой.
Сначала Александр Васильевич воспринимал реакцию всего зала сразу, как-то безлико. Потом увидел деда Кузьму и долго следил за выражением его лица. Дед был при параде, похоже, это его порой стесняло, но на все происходящее на сцене он реагировал весьма непосредственно: то хмурился, то смеялся, то вдруг сосредоточенно слушал, приставив к уху ладонь. «Надо было посадить его ближе, вместе с Костей и Виктором Степановичем».
Хирург Виктор Степанович Захаров с женой и дочерью и Костя-гитарист со своей девушкой сидели в третьем ряду. Инспектор ГАИ Александр Дмитриевич Камушкин и Коля-спортсмен еще лежали в больнице, Иван Михайлович отдыхал в санатории, а Мишка-браконьер уехал опять в Кулундинскую степь.
Семейство Захаровых смотрело спектакль увлеченно и самозабвенно, особенно дочь хирурга, все ее ощущения отчетливо отражались на лице. Костя-гитарист сначала смотрел на сцену недоверчиво, с легкой иронией, видимо, он считал, что для него, «профессионала», иначе держаться несолидно, а может, просто позировал перед своей девушкой, с которой в больнице убегал целоваться на лестничную площадку. Но вот и он увлекся действием, забыл про маску, и лицо его обрело привычную подвижность и открытость. Почему-то эта его метаморфоза особенно порадовала Половникова и окончательно убедила его в успехе.
Писательская судьба Александра Васильевича Половникова складывалась в общем-то довольно благополучно. Правда, и у него были проходные книги, которые он сам, ну не сказать чтобы не любил, но стеснялся их.
Но ведь помимо проходных были и явные удачи, а об одном его романе много писали в газетах и журналах, он получил свыше четырех с половиной тысяч писем читателей и до сих пор не успел ответить всем, хотя ежедневно выделял на эти ответы по два часа.
И все-таки успех в театре был куда приятнее и ощутимее. Особенно ощутил Александр Васильевич этот успех, когда Заворонский за руку вывел его на сцену, на поклон, и зрители дружно встали и долго аплодировали ему, а кто-кто даже кричал «браво!».
А Семен Подбельский почему-то опять глотал таблетки, Виктор Владимирцев собирался вернуться в Верхнеозерск, а Антонина Владимировна рыдала. Половников бросился к ней:
— Что с вами?
— Ничего, это нервы. Просто перенапряжение. Сейчас пройдет.
— А мама опять испекла пироги с капустой, — неожиданно сообщил Александр Васильевич, и это сообщение почему-то успокоило Антонину Владимировну.
Все поздравляли Эмилию Давыдовну с блестящим актерским дебютом, она сияла и то у Заворонского, то у Владимирцева спрашивала:
— А все-таки чья же я мать?
— Это не имеет значения. Я думаю, мы эту роль сохраним. Не возражаете, Александр Васильевич?