В антракте он зашел в свой кабинет, исправил на афише и в программках фамилию исполнителя роли Васьки Румпеля и отправил в типографию, пожалев, что не сделал этого раньше. «Они же недели две печатать будут, не меньше. И чего я тогда не послушался Валентины Георгиевны? Все-таки у нее нюх».
А Валентина Георгиевна в это время за кулисами подбадривала Владимирцева:
— Все идет хорошо. Но больше от текста не уходи. Откуда ты взял про закат?
— Так ведь без этого непонятно, почему Васька упустил косяк.
— Верно, именно этот вопрос и у меня где-то подспудно сидел. Очевидно, и у зрителя он возникал. Это ты замечательно придумал! И на образ работает, делает его более лиричным. Ты эту линию и дальше тяни, но не педалируй, иначе сфальшивишь. Однако надо же было предупредить! Хорошо, что Василий Митрофанович среагировал и попал в тон. А если бы не среагировал? Ты же всех мог сбить с толку.
— Так ведь я это придумал, когда уже вышел на сцену. И сразу выскочило.
— Так вот, чтобы больше не выскакивало! — строго предупредила Валентина Георгиевна. — Учти, что у нас тоже дисциплина и притом железная!.. Ну ладно, иди попей водички, у тебя вон губы пересохли. А вообще все идет хорошо, так и держи.
Виктор побежал в гримерскую попить, а Валентина Георгиевна отыскала художника и распорядилась:
— Завтра же начинай писать закат. Да такой, чтобы вся публика на него зазевалась.
Они опять шли пешком. Виктор не решался, а еще точнее — боялся спросить, а Марина молчала. И он это молчание истолковал по-своему: «Не хочет огорчать». Правда, публика аплодировала, потом и артисты его поздравляли, и Валентина Георгиевна, и даже директор, но он им не очень верил, полагал, что все это лишь вежливость, ибо был крайне собою недоволен. И с этим закатом чуть всех с толку, не сбил, а во втором акте пропустил целых три фразы, хорошо еще, что не последние. Зато водки зачем-то налил и хлобыстнул целый стакан. Зачем? Чтобы капитану меньше досталось? Так ведь это надо было объяснить. Но после самовольного заката он уже боялся…
— А знаешь, я подавлена, — сказала наконец Марина.
— Еще бы! — Виктор вздохнул. — Зря ты меня в это дело втянула.
— Дурачок! — она опять потерлась щекой о его рукав.
— Ну что ты трешься, как котенок! — сердито сказал он и отстранился.
— Ох какой ты у меня глупенький! — И, посерьезнев, призналась: — А ведь я, Витя, твоим талантом подавлена. Я вот всю жизнь мечтала о сцене, готовилась, меня и в театр взяли, и хвалили. А ты даже не хотел, тебе подвернулся лишь случай, ты и им не хотел воспользоваться, едва уговорили. И у тебя сразу получилось, да так, что я себя сейчас вот такусенькой чувствую! — она показала кончик мизинчика.
— Смеешься?
— Нет, Витя, я серьезно. Очень серьезно.
— Не верю я тебе.
— Ну хорошо, мне ты можешь не верить. А остальным? Ты знаешь, что от Валентины Георгиевны похвалы не скоро-то дождешься. А о тебе она знаешь что сказала? «Это, — говорит, — самородок, который в погоне за золотым песком старатели не заметили». И еще меня поблагодарила за то, что я нашла тебя… Смешно! Я же тебя вовсе и не искала, а просто споткнулась о тебя, как о булыжник. И в театр принесла как булыжник, не подозревая, что под слоем глины столь драгоценный металл… А ведь могла бы и выбросить! Или даже не нагнуться и не поднять, а просто пнуть, откинуть в сторону, чтобы не валялся на дороге.
— Не много и потеряла бы. Потому что никакого металла нет, одна глина!.. Так что давай без иллюзий. — Виктор усмехнулся и полез за сигаретой.
— Нет, постой! — Марина решительно удержала его руку. — Уж раз мы об этом заговорили, так знай: я не искала никаких самородков! Ты мне нужен был и как просто булыжник… Еще с тех пор, с шестого класса. Только ты этого не знал, я хоть и маленькая, но все же актриса. К тому же и ты слепой, как новорожденный котенок!
— Выходит, мы одной породы…