— Но ведь он занят в них столько лет…
— Сыграешь. Не боги горшки обжигают. Разумеется, тебе помогут. Ассистенты разведут.
— Когда же они разведут-то? — спросил Заворонский, произведя в уме несложные арифметические подсчеты.
— Да прямо перед спектаклем и разведут. Репетиций, конечно, не получится, придется с ходу. Пьесы-то у тебя под рукой есть?
— «Иванов», кажется, есть, а «Карточного домика» нет.
— Возьми в библиотеке.
— Так ведь она уже закрыта.
— Ах, да, уже поздно! Ну, ладно, учи Косых, а на утренний спектакль приходи пораньше, часа за два. Правда, там роль Гаврилина по всем трем актам, на память не схватишь. Что же, придется под суфлера. Да и грим будет тяжелый, он ведь старик, семьдесят пять лет… Ну, ничего обойдется. Так что договорились? Впрочем, иного выхода нет. До завтра!
Отыскав томик Чехова, Заворонский бегло просмотрел роль и ужаснулся. Оказывается, этот Косых — старая развалина, заядлый картежник и законченный тунеядец. Отсюда — специфическая карточная лексика, невыносимые аллегории, сногсшибательные эпитеты, какие-то истерические междометия. Он всегда куда-то спешит, весь взопревший, невыспавшийся (только это и будет кстати), плаксивый.
Заворонский, вспомнив, кто занят в этом спектакле, обнаружил, что партнеры у него — в основном маститые актеры, на ролях этих сидят уже несколько лет. «Наверняка будут тянуть, а я и текста-то как следует не знаю — под суфлера буду играть».
Вот это было, пожалуй, самое неприятное, потому что под суфлера Заворонский не умел, привык учить роли наизусть. Он считал, что роль, даже сделанная блестяще, но державшаяся на суфлерской подсказке, — антипрофессиональная халтура, балаган, надувательство. И сейчас, не желая изменять своим принципам, взялся учить роль. Впереди была целая ночь, а его актерская память достаточно натренирована. Вот только голова трещала после адской смеси пива и шампанского.
«Но ведь на утреннем спектакле играть-то мне не Косых, а Гаврилина! Выходит, выучив сейчас роль Косых, утром я должен буду начисто отбросить ее, забыть напрочь. Как же быть?» — с ужасом думал он, разжевывая сразу три таблетки пирамидона, добытые из неприкосновенных запасов многоопытной вахтерши общежития.
И все-таки роль он выучил и утром, приняв душ и выпив пол-литровую кружку крепкого чая, пошел в театр. Пришел туда ровно в девять. Помреж был уже на месте и вручил ему пухлую потрепанную тетрадку с ролью Гаврилина. Заворонский глянул на последнюю страничку, увидел цифру 26, и в глазах у него пошли разноцветные круги.
— Что с тобой, голубчик? — встревожился помреж. — Ты не болен?
— Нет, но, кажется, я вам сегодня наиграю! — пообещал Степан.
— Только посмей! — пригрозил помреж. — Иди-ка лучше примерь костюм.
Костюм, сшитый на Хромова, оказался Заворонскому слишком короток и узок. Костюмеры долго рылись и наконец подобрали латаную-перелатаную, но модную в то время желто-зеленую трикотажную футболку, парусиновые туфли, засаленные кавалерийские галифе с кожаным задом и наколенниками и пальто, вывернутое драной подкладкой наружу.
Потом за дело принялась гримерша. Для придания возраста молодому лицу Заворонского она настригла коротеньких волос, намазала лаком подбородок, верхнюю губу, скулы и горло и наклеила эти волосы, чтобы создать впечатление щетинистости.
Эта щетинистость потом дорого обошлась Заворонскому. Уже в первом акте от чрезмерного волнения и напряжения он вспотел, щетина начала отставать от лица и осыпаться за ворот. По всему телу распространился невыносимый зуд, от которого к концу спектакля, как потом выяснилось, у Степана даже подскочила температура. Но спектакль шел хорошо, никому из зрителей и в голову не пришло, что творилось с актером, с этим чесоточным Гаврилиным. Оказалось, что отлипшая щетина очень даже сыграла на внешний рисунок образа. И никому, разумеется, было невдомек, что уже к концу второго акта Степан, убедившись в том, что Гаврилин у него состоялся, начал потихоньку перерождаться в Косых.
Роль Косых, хотя и небольшая по погонному листажу, очень трудная, поэтому ее обычно исполняли самые опытные актеры, такие, как Хромов, знаменитые, со званиями. И партнеры их были тоже в рангах, а заглавную роль Иванова на этот раз исполнял сам главный режиссер. По своему служебному положению, а может, по инерции, он распорядительно, умело и тонко тянул весь спектакль на себя.
Когда в антракте прозвучал первый звонок и зрительный зал вновь начал заполняться, ассистент за занавесом все еще водил Заворонского по сцене, на ходу наставляя: