— Ну хотя бы то, что я взялся явно не за свое дело.
— То есть?
— Да не умею я этих пьес писать! И с каждым днем убеждаюсь в этом все больше и больше!
— А вы «этих» не пишите. Вы напишите свою, — вдруг посерьезнев, сказал Заворонский. — Однако — недолго! У нас, батенька, тоже план!
— Финансовый? Так я же не только аванса, а и договора у вас не прошу. Я же с самого начала предупредил вас, что скорее всего из этой затеи ничего не получится…
— Послушайте, Александр Васильевич! — теперь уже совсем резко, пожалуй, даже обиженно остановил его Заворонский. — У нас действительно есть финансовый план. Но есть и творческие. Ведь я уже составил график репетиций, а вы пока и не мычите и не телитесь!
— А вдруг я не отелюсь?
— Отелитесь! И никуда теперь не денетесь! Я это не просто чувствую, а знаю! — воскликнул Заворонский и выскочил за дверь, оставив Половникова посреди своего кабинета растерянным.
«А что он знает? — подумал сразу Половников и почувствовал, что краснеет. — Может, про Антонину Владимировну? Но он же ничего не может знать!»
И, вспомнив, что репетиция уже давно закончилась, он бросился вниз, схватил свое пальто и шляпу и, одеваясь на ходу, миновал длинный низкий подвальный коридор, ведущий в артистическую вешалку.
Пробегая сейчас этим коридором, Александр Василювич инстинктивно нагнулся и, наверное, поэтому миновал дверь, ведущую в актерский буфет, ткнулся в какую-то, но она была заперта, а тут позади него открылась другая, сквозь нее пробежал Владимирцев, Александр Васильевич собрался было окликнуть его, но, пока собирался, тот оказался уже далеко, эхо его шагов гулко перекатывалось по трюму.
Александр Васильевич нырнул в дверь, через которую только что проник в этот гулкий коридор Виктор Владимирцев, и обрадовался, увидев сатуратор с газированной водой. За сатуратором должна быть комната месткома, где обычно играют в домино рабочие сцены, потом — доска объявлений, а за ней — буфет и актерский гардероб.
Все оказалось на своих местах, даже очередь в буфете, и Сема Подбельский, стоявший в этой очереди вторым или третьим, подморгнул ему: мол, становись впереди меня. Антонины Владимировны ни за столиками, ни в очереди не было, и Александр Васильевич бросился в расположенную рядом вешалку. Он знал уже, что тут у каждого свой крючок, утром успел заметить, что Антонина Владимировна повесила одежду на своем, а сейчас он был пуст и самодовольно загибал свой никелированный нос кверху. «Может, от этого и возникло выражение: «Оставить с носом»? Надо проверить», — на бегу подумал Половников и бросился к двери, чуть не наткнувшись по пути на вахтершу Фенечку.
— Вот оглашенный! — успела она не только возмутиться, но и шлепнуть его веником.
— Прозевал! — сказала гардеробщица, выждав, пока эхо бухнувшей за ним двери хотя бы наполовину уляжется. — Однако ты не шибко махай своим веником! Все-таки он пока посторонний. А Тоша-то тоже хороша! Могла и подождать, для виду хоть перед зеркалом повертелась бы! Оне, когда ждут, все перед зеркалом вертются!
— И то! — согласилась Фенечка. — А он-то, видела? Не в себе. Дай господи, чтобы у их получилось! Тоша-то ведь вон уже сколько лет ни на кого даже не глядит.
— А на кого ей тут глядеть-то? Все они женатые-переженатые, поди, и сами не знают, кто с кем сегодня живет.
— Ладно, ты ври, да не завирайся! Ты их всех-то под одну гребенку не чеши. Вот про ту же Тошу ты дурное чего-нибудь скажешь?
— Упаси бог!
— То-то и оно! А про Женьку? Да вот даже про Любашу, хотя она и совсем холостая?
— Дак ведь я к слову…
— А слово-то, оно — не воробей, выскочит — и не поймаешь. Вот и поприкуси язык-то.
— Ладно, чем ворчать-то, чаю лучше поставь, а то нас совсем выстудили.
— И то! — согласилась Фенечка и, воткнув веник в угол (чтобы гостей отваживать — такая была у нее примета!), удалилась в подсобку, в которой и полагалось храниться этому венику, но где они, вопреки запретам пожарников, держали электрический чайник. Впрочем, пожарники об этом чайнике знали, хотя и не видели его ни разу, но и не только по запаху ощущали его, а и нередко пользовались чаем, происхождение которого старухи объясняли исключительной близостью актерского буфета, где чай действительно не переводился, но всегда был холодным и пахнул веником, что особенно должно было убедить пожарников в том, что буфетный чай готовится в кладовке и надо бы пошарить в ней.
Пока Фенечка, закрывшись на задвижку, занималась чайником, почти все уже оделись и ушли, и, когда появился Заворонский, на вешалке оставалось лишь два или три подбитых ветром пальтишка, да и те были вчерашних студийцев, которые на первых порах из театра убегают не так шустро.