— Но ничего, — добавил Перри. — Но крайней мере, это все проясняет. И я стану действовать. Действовать!
Он повернулся и устремился прочь по коридору.
Мартина чувствовала, что ей самое время пойти и смыть грим. Хотя краски было немного — можно бы обойтись и парой салфеток. Беда в том, что своей гримерной у Мартины не было и она пользовалась комнатой Гаи Гейнсфорд. Это было ужасно неловко. Пока она раздумывала, к ней подошел Дорси.
— Отличная работа, малышка, — величественно произнес седовласый актер, положив ей руку на плечо. — Очень, очень убедительно!
Мартина поблагодарила его и, поддавшись неожиданному порыву, робко спросила:
— Мистер Дорси, скажите, а Гая еще здесь? Наверное, мне надо что-нибудь сказать ей, как вы думаете? Я просто не знаю, как это положено делать, и не представляю, что она может чувствовать… Как мне подойти к ней?
Дорси изучающе посмотрел на Мартину.
— Гая сейчас в «оранжерее», — протянул он. — Наверное, поговорить с ней стоит, но только попозже. Не сейчас. А вообще, очень мило, что вы о ней беспокоитесь…
— Я только хотела с вами посоветоваться — я ведь не знаю обычаев…
— Всегда и обо всем спрашивайте у меня! — поклонился Дорси и прошествовал вслед за Персифалем.
Джейко прошел мимо вместе с пиротехником, увидел Мартину, и все лицо его расплылось в широкой расслабленной улыбке. Он взял ее лапки в свои ручищи и очень нежно поцеловал их. Мартина зарделась.
— Твое личико светится ярче новенького пятака! — шутливо воскликнул он. — Иди-ка к себе в комнату, пока тебя не расстроил кто-нибудь. Сохрани свое хорошее настроение хоть на полчаса… Сейчас тут будет буча… Иди, я зайду через пару минут.
Джейко приложился глазом к секретной дырочке в занавесе, откуда он всегда наблюдал за действием, и поднял руку, давая пиротехнику сигнал приготовиться. Рабочий поднял заряженный пугач.
Мартина прошла по коридору к себе, и вдруг ей навстречу вышел Беннингтон.
— Постойте-ка, мисс Тарн! — Он поймал ее за рукав.
Мартина с испугом глянула на него. Грим усугублял и без того злобное выражение лица Кларка Беннингтона. Губы его были лилово-красными, складки крыльев носа подчеркнуты темным карандашом. Везде: на лбу, на щеках, на верхней губе — выступили мелкие бисеринки пота.
— Я только хотел сказать вам… — начал Бен, но тут грохнул пугач и Мартина непроизвольно ойкнула. Беннингтон криво усмехнулся и продолжил: — Когда я вас увидел на сцене, я понял, что вы на своем месте. Нечего вас винить. Вам выпал шанс, и вы его ухватили… Гая и Адам в один голос уверяли меня, что вы готовы были вообще уйти из театра, только вас не отпустили… Не знаю, возможно, это было чертовски честно с вашей стороны. Но мне, в сущности, все равно…
Беннингтон говорил довольно бессвязно, Мартина не могла понять, куда он клонит.
— Короче, я хотел вас предупредить, чтобы вы не гадали, из-за чего я… — он снова сбился, дыша ей в лицо перегаром. — То есть не подумайте, что я…
Бен приложил к своему пылающему лицу ладонь. Джейко подошел к Мартине сзади, крепко взял ее за локоть и потащил.
— Скорее к себе, — процедил француз. — А тебе, Бен, надо бы припудриться, что ли… Пардон-пардон.
Беннингтон развернулся и исчез в своей комнате. Джейко буквально насильно втолкнул Мартину в гримерную, а сам прошел к Беннингтону. Мартина услышала, как Джейко сказал:
— Послушай, Бен! Хоть немножко следи за собой! У тебя физиономия мокрая, как губка…
Потом Джейко зашел к Мартине. Стоя за спиной девушки и глядя в зеркало, он несколько раз провел кисточкой по ее лицу, доводя, как он выразился, образ до полного совершенства. В коридоре послышались голоса Перри Персифаля и Дорси. Ну да, вспомнила Мартина, ведь сейчас всем предстоит выходить на поклоны — и ей!
По коридору прошел мальчик, выкрикивая: «Господа актеры, на выход! Финальный занавес! Господа актеры, на выход…»
— Пошли? — кивнул Джейко Мартине.
За кулисами уже собралась вся компания: актеры, рабочие сцены, ассистенты… Заканчивалась финальная сцена с участием Адама Пула и Элен Гамильтон. В этой развязке и таилась суть замысла Джона Резерфорда, так что сыграть надо было очень точно.
Герой Пула оказывался перед решающим выбором. И вопрос в том, какой путь он предпочтет? Останется ли он жить тут с этой женщиной, жить по тем законам, которые сам же так страстно отвергал? Или вернется на свой остров и станет жить как прежде, не покушаясь на соблазны мира?
И в то же время это была и любовная сцена, где необходимо было показать истинную страсть, влечение и муку.
Смысл финальной сцены можно было понять и шире. Многое зависело от восприятия аудитории, ее способности уловить подтекст.
В последнюю минуту осветитель стал быстро нажимать кнопки на своем пульте, причудливое освещение, мерцающее, разноцветное, выхватило вдруг из декораций их скелет, их грубый остов, так что заключительная фраза Пула прозвучала на фоне сурово обнажившейся «правды окружающей его обстановки»…
Прошло несколько секунд гробового молчания и зал взорвался аплодисментами. Воодушевленный Клем Смит заорал:
— Все на сцену!
В тамбур перед сценой втиснулся доктор Резерфорд, появившийся последним. Пул, готовясь вывести труппу за собой, огляделся и вдруг недоуменно спросил:
— А где Бен?
И мгновенно снова заварилась обычная для театра суматоха. Мартина видела, как Клем Смит чуть ли не за шиворот трепал мальчишку-рассыльного, а тот вырвавшись, быстро юркнул в проход, вопя что есть мочи:
— Мистер Беннингтон! Мистер Беннингтон! Выходите, пожалуйста! Вас требует публика! Мистер Беннингтон!
— А, дьявол! — выругался Пул. — Мы не можем ждать, Клем! Поднимай ко всем чертям!
Занавес взлетел, и Мартина оказалась перед колышущимся морем лиц и аплодирующих ладоней… Она держалась за руки Дорси и Персифаля, поклонилась вместе со всеми, а потом попятилась назад со всей цепочкой. Занавес опустился.
— Ну, что там? Нашли Бена?! — крикнул Адам Пул в просцениум.
Из темных внутренностей театра доносился стук — это рассыльный колотил в дверь гримерной Бена.
— Он что же, хочет, чтобы публика его упрашивала выйти на сцену, как мировую звезду? — ехидно спросил Персифаль.
— Тогда он ошибся! — заметил Дорси. — Пока он соблаговолит выползти, все лавры получим мы.
— Ну, я плакать не стану. Пусть он хоть и вовсе не выйдет на поклоны, пропади он пропадом.
— Ладно, Клем, давай еще разок, — махнул рукой Пул.
Занавес поднимался и опускался еще дважды, и Мартина выходила снова к радостным, просветленным лицам в зале и слышала крики «браво!», которые, словно теплый майский ветерок, приятно ласкали уши.
А сзади, из-за кулис, Клем Смит повторял как автомат:
— Бен не отзывается. Этот козел, наверное, напился до потери сознания… Дверь заперта…
Пул подошел к Мартине, взял ее за руку и повел на сцену. Девушка слабо упиралась, но Пул подбодрил ее:
— Пойдемте, пойдемте… Публике вы нравитесь…
Они вышли и поклонились. Наклонив голову, Мартина вдруг услышала всплески смеха в общем гуле аплодисментов. Испуганно обернувшись к Пулу, она увидела, что тот шутливо кланяется ей в пояс… Мартина улыбнулась и сделала ответный книксен.
Затем поклоны происходили уже с участием Джона Резерфорда. Грузный Резерфорд выходил на сцену, подтягивал брюки на коленках, поправлял галстук, приминал стоящую коробом крахмальную сорочку на необъятном пузе и слегка наклонялся. Потом с важностью выпрямлялся, строго осматривал зал и медленно, как жук-скарабей, пятился со сцены. За кулисами Клем Смит звякал связкой ключей от гримерных.
Наконец Резерфорд поднял ладонь и пошел вперед, к рампе, в одиночестве. Он собирался произнести свое слово, слово автора.
— Гхе! — начал Резерфорд. — Гхе-гхе! Спасибо за внимание, господа, во-первых. Очень вам обязан, леди и джентльмены, а также господа актеры. Актеры тоже очень обязаны, но главным образом вам, а не мне… — В зале засмеялись, актеры расцвели. — Я не могу судить, удалось ли вам извлечь смысл, зашифрованный в этой пьесе. Если вы сумели его распознать, то нам следует поздравить друг друга и каждому — себя самого… А вот если вы не сумели, то уж не знаю, на ком лежит вина — либо я непонятно написал, либо актеры сыграли препохабно, либо уж публика нам попалась… гхе!.. не самая отборная!