— Так это было после того, как Беннингтон сыграл с вами скверную шуточку?
— Ну я же говорю вам, это было после моего ухода со сцены…
Перри присел. Лицо у него было цвета сухой сирени.
— Вы не имеете права думать обо мне что-нибудь такое, — пробормотал он так, словно сам был невероятно удивлен. — Да вы… Да вы посмотрите на меня — ведь я совершенно затравленный, безвредный человек… Я ведь совершенно не мстителен. Я…
— Почему вы мне сразу не рассказали про запах газа? — сурово спросил Аллейн.
— Ну, я ведь объяснил вам, что просто ничего не понимаю в таких делах! — Перри взглянул на суперинтендента жалобно и добавил с такой интонацией, будто приводил свое железное алиби: — Знаете, я ведь видел тело Бена, когда его нести… Я видел. И должен сознаться, мне просто дурно становится от одного вида мертвецов…
— А запах газа в вашей комнате был сильный?
— Нет. Скорее еле ощутимый. Но мы тут все в театре привыкли очень осторожно обращаться с газом, мы ведь все помнили тот прискорбный случай, который тут произошел в свое время. Короче, я ничего не подумал, а попросту почти автоматически завернул газовый кран и вышел в коридор. К гибели Беннингтона я не имею никакого отношения… И к тому же, как только я оказался на сцене, я сразу же позабыл обо всем на свете. Вы не представляете, что значат для актера поклоны после премьерного спектакля… Это упоительно! Но во время речи нашего доктора я снова почувствовал запах газа.
— Так-так, ясненько…
— Неужели вы мне не верите? Ну, подумайте, предположим даже, что я повторил бы ту дурацкую штуку с газовой плитой и пустил газ, предположим! Но неужели я, по вашему мнению, такой непроходимый болван, что ухитрился при этом оставить свои отпечатки на ручке крана?
— Но вы ведь говорили мне, — ровным голосом заметил Аллейн, — что мало что смыслите в криминалистике, или я плохо помню?
— О господи! — прошептал Перри, закатывая глаза к потолку. — Вы! Вы мне угрожаете? Как это еще можно назвать? Это нечестно! Нечестно!
— Поверьте мне, во всех случаях честному человеку нечего бояться.
— Можно подумать, вы в себе уверены на все сто! Вы что, никогда не делаете ошибок?
— Конечно, делаю, — согласился Аллейн. — Но только не в самом конце. А в наше время в подобных случаях полиция вообще старается избегать ошибок.
— Что вы имеете в виду под «подобными случаями»? — чуть не взвизгнул Перри.
— Я имею в виду те случаи, которые способны обернуться серьезными обвинениями в тяжком преступлении.
— Да бросьте вы! — вдруг заголосил Перри. — Мы тихие, мирные люди! Зачем нам заниматься убийствами! Все мы ходим вывернутые наизнанку, нам нечего скрывать! И в нас нет тех глубоких страстей, из-за которых мы вдруг стали бы убивать друг друга! Что за чушь!
— Но вы, по крайней мере, вывернуты к нам лицевой стороной, так что о вашей изнанке нам судить трудновато… — с кривой усмешкой заметил Аллейн, скептически оглядывая грим на лице Перри… — А вы не можете подумать ни о ком другом, о ком следовало бы мне рассказать? Кто мог бы быть замешан? Подумайте, поскребите у себя там, в изнанке, что ли…
Перри покачал головой и с некоторым трудом поднялся. Аллейн, как чуть раньше — Мартина, заметил, что Перри далеко не так молод, как пытается казаться…
— Нет, — ответил Перри. — Пожалуй, мне вам нечего сказать, поверьте…
— Ну что ж, тогда вы можете пройти к себе в уборную и переодеться в… ну, как по-вашему сказать… в обычный костюм… — разрешил Аллейн.
— М-да, по правде сказать, от одной мысли о возвращении в мою комнату меня трясет, но все-таки я переоденусь, да… В этом наряде мне тоже как-то не по себе…
— Вы не будете возражать, если мистер Миног обыщет вас до того, как вы уйдете? Мы всех обязательно просим об этом…
Перри вытаращил глаза:
— Нет, зачем же я стану возражать?
Аллейн кивнул Миногу, который направился к Персифалю с глуповатой извиняющейся улыбкой.
— Уверяю вас, это совершенно безболезненно, сэр, — заверил Миног, протягивая свои длинные руки к тщедушному туловищу актера.
Перри неумело поднял над головой тоненькие лапки, отчего стал похож на ныряльщика готовящегося прыгнуть с вышки. Исследование содержимого карманов мистера Персифаля проходило в гробовом молчании.
— Итак, сэр, — заметил Миног по окончании осмотра, — ничего интересного. Портсигар, зажигалка, носовой платок.
— Ладно. Тогда проводите мистера Персифаля в его комнату, — велел Аллейн.
— Конечно, на свете существуют и более бессмысленные вопросы, — заговорил Перри, — но мне хотелось бы все-таки знать, поверили вы мне или нет?
— На свете нет более пошлого вопроса, — усмехнулся в ответ Аллейн, — но я вам готов ответить. Пока у меня нет оснований вам не доверять, мистер Персифаль.
Когда Миног проводил Персифаля и вернулся, он обнаружил своего шефа задумчиво насвистывающим «Похоронный марш» Шопена.
— Знаете что, Майк, — обратился Аллейн к своему подчиненному. — В нашем деле самые поганые вещи скрываются в самом простом. Черт меня подери, если в этом самом театре не витает какой-то совершенно очевидный мотив для убийства, а я его никак не могу схватить за хвост. Не могу понять, в чем причина! Но я уверен, что мы с Фоксом вполне способны это выяснить…
— Да, сэр! А нельзя ли полюбопытствовать, что именно вы имеете в виду?
— Знаете что, Майк! Вы тут на службе и не забывайте ни о субординации, ни о… гм!.. служебной тайне, — важно изрек Аллейн. — А что вы сами-то думаете, если в это время суток у вас голова вообще чем-нибудь занята?
— Ну, сэр, возможно, что-нибудь связанное с поведением Беннингтона?
— Ну-у, это и так ясно! Однако дело в психологии, я думаю. Представьте себе человека тщеславного, решившегося на самоубийство — а Беннингтона можно заведомо назвать тщеславным… Так вот, у него на лице грим, придающий лицу весьма отвратительные черты. Так что же он сделает, прежде чем отправиться в мир иной? Я думаю, он обязательно сотрет грим, чтобы все увидели на его лице после смерти, так сказать, следы благородного страдания. Ну ладно, предположим, он не задумался о таких посмертных тонкостях. Но тогда какого черта он наложил себе на морду пудру толщиной в два пальца, словно был уже на полдороге к сцене — кланяться? А кланяться публике после удачного спектакля, я думаю, ему тоже чертовски нравилось… Следовательно, он все-таки собирался выйти еще раз на сцену, получается так?
— Не знаю, сэр, — протянул Майк Миног. — Только, на мой взгляд, вряд ли он собирался на сцену.
К половине первого ночи большую часть компании сморила дремота. Доктор Резерфорд, так тот просто незамысловато дал храпака, потом сам же проснулся от этого звука, заправил в нос табаку, чихнул так, что мертвецы могли встать из могил (правда, спящий Клем Смит даже не подал признаков жизни), после чего, удовлетворенный, опять заснул.
Элен дремала в глубоком кресле, положив ноги на стул. Глаза ее были закрыты, но Мартина подумала про себя, что мисс Гамильтон вряд ли спит…
Клем Смит устроил себе уютное, хотя и невероятно пыльное логово из старых занавесов и свернулся калачиком. Джейко, заботливо укутав Элен в ее меховую шубку, уселся прямо на сцену у ее ног и тоже клевал носом, как старый попугай, но из чувства долга не позволял себе заснуть окончательно…
Джея Дорси и Гаю Гейнсфорд поочередно вызывали на собеседование, причем Дорси вернулся в мрачном молчании, а Гая пыталась завязать с сонной компанией некое подобие беседы — дескать, ей все нипочем.
Адам Пул поймал взгляд Мартины, придвинул стул и сел рядом.
— Кэйт, Кэйт, — пробормотал он. — Мне так обидно за этот испорченный вечер… У вас под глазами черные тени, ваши руки нервно комкают платок… Вам бы лежать сейчас в мансарде у Джейко, под звездами, и видеть во сне аплодисменты, которые вы заслужили… А вместо этого… Нет, ужасно, ужасно…