— Я должна была помочь ему… — Элен вздрогнула. — Но могла ли я? Я пробовала, пробовала много лет…
— Ну конечно, дорогая… Тут вот еще что… Если мы не сможем вывести Бена из этого состояния, придется известить полицию.
Элен Приложила ладонь к виску.
— Полицию? — Язык ее шевелился с явным с трудом. — Полицию?! Зачем нам нужна полиция, милый мой? Нет, нет, милый мой, нет! — вскрикнула она свистящим шепотом. — Ни за что! Полиция может подумать черт знает что!..
Дверь в тамбур перед сценой отворилась, и Дорси ввел Гаю Гейнсфорд. Гая уже давно разгримировалась, на ее лице застыло смешанное выражение злорадства и полной растерянности. Прежде чем мисс Гейнсфорд смогла заговорить, она страшно закашлялась.
Дорси деликатно спросил:
— Ничего, если Гая подождет здесь?
— Господи, ну конечно, — ответила Элен.
Дорси вышел в сопровождении Пула, который бросил через плечо, что еще вернется.
— Дорогая, я знала, — прошептала Гая. — Я предчувствовала. Я чувствовала запах задолго до того, как он открыл конфорку. В этом театре притаилось нечто. Нечто ужасное, мрачное… — она снова закашлялась. — О господи, как же меня мутит…
— Гая, что ты такое говоришь? — резко оборвала ее Элен Гамильтон.
— Я говорю о Судьбе. О том, что висело над всеми нами. Я ничуть не была удивлена. Я была уверена, что сегодня вечером что-то случится…
На губах Элен заиграла ироническая усмешка.
— Уж не хочешь ли ты сказать, милочка, что сидела у себя в комнате, тихо плакала и вдруг тебе явилось откровение Господне? И тогда ты подняла к небу свой пальчик и стала прорицать?
— Милая тетя, но… Ох, извините, Элли, но ведь разве все это неудивительно? Ведь ничего не случается просто так, вы согласны? А я чувствовала, в чем дело…
Элен слабо махнула рукой. Гая постояла еще немного и вдруг как подкошенная пала на колени рядом с ней.
— О Боже! — простонала она. — Но ведь мы с вами вместе в этой беде, правда? Ведь он… Он был моим дядей — и вашим мужем…
— Это верно, — согласилась Элен, и уголки ее губ снова саркастически искривились. Она взглянула на Мартину поверх головы Гаи, и щека ее еле заметно задергалась в тике. Гая приложилась лбом к руке Элен, но рука тотчас же убралась…
Повисла долгая пауза. Мартина сидела в уголке и думала, что помочь она ничем не может. И не ее это дело. Она вдруг почувствовала себя совсем чужой здесь. Там, за сценой, гулко переговаривались чьи-то голоса, стучали двери… Гая Гейнсфорд, наконец осознав, что слишком затянула сцену соболезнования, поднялась на ноги и переместилась на кушетку.
Время тянулось в молчании. Элен прикуривала сигареты одну от другой, Гая вздыхала через равные промежутки времени, причем раз от разу все более скорбно. Мартине даже показалось, что Гая испытывает странного рода триумф — просто оттого, что ее предсказания сбылись…
На аллее перед театром послышался звук подъехавшей машины, и несколько человек прошли в служебные помещения через черный ход.
— Это еще что такое? — очнулась Элен Гамильтон. — Кто это? Где Джейко?
— Я пойду поищу, — вызвалась Мартина.
Она нашла Джейко в проходе перед сценой; там же были Перри Персифаль и Дорси. Перри говорил измученно:
— Ну конечно, конечно, я понимаю, что вечеринки никакой не будет, но уж если я не могу быть полезен здесь, почему я не могу пойти домой?
— Тебя все равно вызовет полиция, если ты уйдешь, — заметил Джейко в ответ и тут разглядел в полутьме Мартину. — Что такое, дитя мое? — спросил он. — Почему ты здесь? Печально, конечно, печальный эпилог всей истории, да… Ну да ладно, что случилось-то?
— Кажется, мисс Гамильтон хочет вас видеть.
— Ну ладно, сейчас приду. Ну и вечерок сегодня выдался!..
Он взял ее под руку, и они вернулись в тамбур, где в обществе Гаи страдала Элен Гамильтон.
— Ну что там, Джейко? — спросила примадонна.
Француз молчал.
— Джейко! — взвизгнула Элен, теряя остатки своего шарма. — Да отвечай же, чертова кукла! Что же произошло? Ну! Что с Беном?
Джейко осторожно прикоснулся рукой к лицу Элен, к ее волосам…
— Увы, это все-таки случилось, — наконец сказал он. — Мы все старались как могли, но ему уже невозможно было помочь. Он ушел…
Гая Гейнсфорд посчитала это командой к большому парадному плачу и разрыдалась в полный голос, а мисс Гамильтон только уткнулась головой в плечо Джейко и сказала бесцветным, механическим голосом:
— Джейко, милый, помоги мне хоть что-нибудь почувствовать… У меня внутри нет ничего. Сделай так, чтобы я хотя бы его пожалела.
Лицо Джейко, потное, морщинистое, карикатурное, напоминало застывшее изваяние с острова Пасхи…
Глава 7
Несчастье
Клем Смит позвонил в полицию, как только доктор Резерфорд с видом знатока заявил, что Беннингтона уже невозможно реанимировать. Через пять минут в дверь служебного входа театра постучали. Прибыли сержант и констебль. Они в сопровождении Резерфорда прошли в гримерную к Беннингтону и оставались там некоторое время.
Пока полиция исследовала место происшествия, актеры, негромко переговариваясь, прикидывали, куда бы им приткнуться. В конечном счете все сошлись на «оранжерее». Клем Смит заметил, что там теплее всего, а это немаловажно, учитывая распахнутые повсюду окна. Кроме того, он несколько цинично добавил, что, поскольку запаха газа уже не чувствуется, он не видит причин, отчего бы не зажечь огонь — согреться, покурить, сварить кофейку и так далее. Перри Персифаль и Гая Гейнсфорд открыто возмутились таким неуважением к только что умершему собрату. Дорси взял под руку Гаю, помощник режиссера вызвался проводить ее в контору, а Джейко — в зрительный зал. Резерфорд, который, казалось, был не особенно расстроен происшедшим, насмешливо заметил, что «везде, куда только ни глянет благосклонно Бог, найдется место для разумного человека». Это высказывание, по мнению Персифаля, не оставляло Гае с Дорси ни малейших шансов где-нибудь приютиться.
Наконец Пул раздраженно спросил, нельзя ли открыть побольше заслонку центрального отопления, и одного рабочего сцены послали выполнять поручение. Вероятно, обычно неразрешимая задача открывания заслонки, как ни странно, оказалась рабочему по плечу, поскольку в комнате очень скоро стало теплее. Перебрасываясь пустыми фразами, актеры расселись кто где и старались как-нибудь растянуть время. Время, впрочем, тянулось и само, без малейшего их участия.
Стало слышно, как в глубине театра два человека прошли по коридору и остановились. Потом дверь скрипнула, и в комнату вошел высокий молодой констебль с приятной и несколько стеснительной улыбкой.
— Вы знаете, господа, — начал он, — сержант попросил меня объяснить вам, что он сейчас звонит в Скотленд-ярд, но потом ему придется опросить всех вас поодиночке, если он не получит других указаний. Сержант надеется, что вы его поймете — он ведь при исполнении служебных обязанностей…
Констебль извинялся так мягко, словно оправдывался за собственный поздний приход на свой день рождения… Он готов был уже развернуться и уйти, когда доктор Резерфорд неожиданно остановил его:
— Э! Постой-ка, сынок!
— Да, сэр? — с готовностью откликнулся полицейский.
— Вы меня заинтриговали, мой мальчик. Слишком уж вы по-книжному говорите. И ботинки на вас уж чересчур изящные, будто вы и не фараон вовсе… Признавайтесь!
Молодой констебль на секунду потерял дар речи, однако довольно быстро восстановил утраченные было навыки.
— Ну что ж, сэр, мои ботинки и в самом деле несколько старомодны, а моя речь литературна, ну так что из того?
Доктор Резерфорд, который до сего момента, казалось, был в депрессии, невероятно оживился и стал энергично трясти руку юному констеблю:
— Да, да, как это прекрасно! Какой воспитанный, начитанный молодой человек! И давно ли такими, как вы, стали удобрять полицию?