– Но я пока еще в своем уме, – сплюнул Дэнни. – И знаю, что «особая категория» – не мой случай. Сегодня пойду на встречу с гребаным начальником, правильно? Они должны позволить мне, верно? И я ему скажу, что не хочу никакой зашиты, ничего…
– Да-да-да-да, – вздохнул Жирдяй, как будто в очередной раз прослушал заезженную пластинку, – «особая категория – не мой случай» – по крайней мере не пьянь или распутник, – но позволь мне разъяснить тебе, чувак, по-дружески: у тебя есть только один способ отсидеть свой срок – здесь. Забудь дорогу туда, разговор продлится не больше семи секунд. Так или иначе, он не выпустит тебя, пока ты не заслужишь доверия, а тогда он сможет позволить тебе выйти, но только если составит о тебе надлежащее гребаное мнение. Нет, чувак, твой приговор – сорок третья статья, и у тебя есть лишь одна голимая надежда избежать издевательств, и эта надежда сидит прямо перед тобой во всей своей красе – Мистер Жирдяй, посредник, лицо, ведущее переговоры. Для тебя я – все равно что генеральный секретарь Организации Объединенных Наций.
Жирдяй рывком встал на ноги, прошлепал к двери, выглянул из камеры, потом поковылял назад к раковине в дальнем углу и снял кафельную плитку на забрызганной стене; там оказался тайник, где среди всякого хлама лежали шоколадки. Жирдяй вынул одну и поставил плитку на место, укрепив ее полосками «Блю-Тек». Подойдя к Дэнни, он протянул ему шоколад.
– «Сникерс»? – предложил он.
Дэнни покачал головой.
– Так что же это значит, ты – не из «особой категории»?
– Нет. – Жирдяй впился зубами в свой «Сникерс».
– Ну, тогда выходит, что ты – полицейский?
– Нет! Конечно нет! Я получил пять лет за… м-м-м… детское порно, усёк? Мне самому это не в кайф, понимаешь, но спрос диктует предложение… м-м-м… Я мог сидеть не в «особом» крыле – слава богу, есть друзья и прочее, но меня здесь все устраивает – из-за деловых возможностей, понимаешь? Здесь мой товар нарасхват, и я надеюсь неплохо заработать… м-м-м… ну и могу защитить тебя от издевательств, которым подвергаются все по твоей статье.
– И на фига тебе это надо? – спросил Дэнни, почуяв подвох.
Решив, что Дэнни готов к серьезному разговору, Жирдяй снова уселся на свою койку, стряхивая кусочки арахиса, шоколада и ирисок с нелепых, крикливых гавайских шорт.
– Ты знаешь, что за конверт у тебя с собой, да? – спросил он с кокетливо-похотливой интонацией.
– Ч-что? Ты это имеешь в виду? – Дэнни инстинктивно вытащил коричневый конверт, который, как ему говорили, он должен держать при себе.
– Что там внутри?
– Ну, не знаю, мои показания, приговор суда, материалы…
– Приговор суда, надо же, приговор суда! – Жирдяй выхватил конверт и, прежде чем Дэнни смог что-то возразить, вскрыл его, вытряхнул содержимое на койку и, внимательно проглядывая, стал сортировать бумаги. – Смотри, вот твои первые показания, вот – отчет полицейских, отчет психиатра и всякая ерунда, а вот – бинго! – Он держал в испачканной шоколадом руке небольшой конверт желтого цвета, из которого вытащил пачку фотографий. Изучив их и разложив на одеяле, Жирдяй снова заговорил: – Вот одно твое фото, и еще одно… ах, какая прелесть – место преступления, это стоит несколько шиллингов, а в интерьере – на пару шиллингов дороже; ну, а здесь уже реальные деньги: жертва на месте преступления – одна, две, три, четыре фотографии. Уф! Как же его изуродовали! Удачные ракурсы, к тому же фотки глянцевые, и старый снимок жертвы, ах-ах-ах! Неужели всеми любимая «История игрушек»?!
– Дай сюда! – Дэнни выхватил фотографию у Жирдяя, потом забрал и остальные. Он начал заталкивать их обратно в конверт, истерически крича: – У тебя совсем крыша поехала! Мудак долбанный! Вот так ты зарабатываешь, да?
Жирдяй отскочил – его новый сокамерник, возможно, выглядел хилым и подавленным, но лучше не нарываться. Дэнни говорил со злостью: