Мирон выпрямился и замер. ЗИЛ взревел мотором. Мирон вытаращился в огромные смеющиеся глаза ЗИЛа, не понимая, почему тот потешается над его испугом. И заржал сам, показывая пальцем на радугу в облаке самых густых выхлопов, которую грузовик с голосом человека не мог видеть, но вот-вот должен был почувствовать своим задом. Они стояли, обнявшись, и смеялись друг над дружкой, и каждый о своем. Мирон в приступе смеха полетел под капот верхним концом вниз и даже закружился легким перышком.
Позже тов. Блажная говорила, что, со слов другой дуры, пропавший грузовик выехал за ворота, и за стеклом кабины никого не было. Но мы, конечно же, в это не верим. А точнее даже не в это, а в то, что старушки нынче верят в призрак тепловоза и в сбежавший грузовик.
Тов. Блажная в раздражении махнула рукой и побежала за далеко удалившейся спиной Филиппыча, которого она давно искала, потому что тот обещался ей помочь с ее шкафом хромым. Догнала она его очень быстро. Было видно, как две фигурки, почти слитно выступая над поверхностью на фоне чистого неба, разговаривают, махая руками и даже не замечая, что оба стоят посреди обширной лужи, в которой лихо скакала облаков толпа, и в просветах на дне неба синеет белый свет. Филиппыч, скрывая телодвижения радости от внимания к себе, показывал Блажной, что один палец для передвиганья мало. Но та все равно показывала намерение тащить его обратно в скелет и другой рукой махала, что всё это глупости, глупости-глупости! Там глядишь, нет-нет да и да.
- Сиропин, хоть вы помогите нам с этим шкафом.
Перед Сиропиным стояла женщина в синем халате и тянулась взять его под локоть и куда-то вести. Пока он пытался вернуться к действительности, его уже мягко втолкнули в какой-то кабинет
- Вот тот у окна нужно придвинуть вплотную к этому. Никого не допросишься, а Филиппыч один. Хорошо, что вы такой хороший. Ну, взяли, мальчики.
После непривычного тяжелого усилия над шкафом, который даже не потрудились разгрузить от кип чего-то ненужного, и который, наконец, удалось куда-то задвинуть, Сиропин устал надрывно, до тошноты. Он не выделялся силой и в молодости, а теперь он был уже мужик пожилой с залысиной, он всю жизнь был откровенно маленького размера. Тряслись руки, спина и ноги. Его усадили обливаться потом и пить чай.
В каком-то размагниченном помутнении он пошел к себе в архив. У себя он было взялся за свои папки, но в коридоре непрерывно хлопали дверью во двор, и в голове в такт глухим ударам начиналось почему-то какое-то танго и сбивалось опять в начало. Под скрип и стук, под невыносимое танго он вдруг ясно решил, что откладывать дальше - это изводить себя дальше. Сегодня он пойдет, поборет себя, и все решится.
И он представил себя склонившимся над темной гладью воды, а над ним дубравы и сказочный дух. Почему-то вспомнилась сказка про Иванушку, который не послушался сестрицу Аленушку и напился водицы из козьего копытца. Такой поворот мыслей на фоне начала разрешения долго мучавшего его демонического противоречиея вверг его в недоуменный ступор.
- Сиропин, иди сюда, - закричали с открытого подъезда. - Вот тут досточтимый специалист твердит, что Весотехник завтра проиграет.
- О чем вы, уважаемый - спросил Сиропин, выглядывая в коридор. В другой момент он бы расчихвостил любителя. Сейчас перед его глазами стоял Иванушка, тупо глядящий на свои копыта. - Весотехник в последних шести играх не проиграл.
- Ну... слыхал - никто не ожидал от Сиропина такой лаконичной неопределенности убеждений.
Сиропин вернулся на место. В носу его был болотный запах, которого никогда не было в его носу, потому что он никогда в жизни не был вблизи настоящего болота, затерянного среди лесов, топкого, безлюдного.
Пытаясь сосредоточиться на папках, он отгонял тревогу по поводу предстоящего свершения. Тут, за его окном лежало это болото, готовое поглотить его душу. Но он, как и все, суеверно боялся даже смотреть в ту сторону, не то что приближаться. Он опять представил себя в одиночестве танцующим танго на бетонке, как он с прямой спиной, прижав к себе какую-то невидимку-партнершу, сосредоточенно вращаясь с неумелыми выпадами, пугливо переступая редкие трещины, удаляется к болоту.
В 1800 на плитке закипели яйца.
- Хлебцов с вратаря уйдет. Кто же будет
- У Солонинина хорошая реакция.
Тут уж Сиропин, презрительно фыркая, выскочил
- У Солонинина реакция
- Так ведь он не пропускал на замене.
- Так ведь никто же и не бил в его ворота, - сказал Сиропин, уже думая о своем, и вяло пошел назад под часов теньканье.
- Ну тогда Майский или Ходячий.
- Ходячий! - продолжали кричать в коридоре, - Ну тогда уж, по-вашему, и Коленко кандидатура. Да его даже в дворовую команду не возьмут.
- Он дырка, я согласен.
Еще немного пожевали футбольную мочалу. Без Сиропина не очень получалось. Все стали недалеко расходиться.
- Это всем еще аукнется.
- Что
- Аукнется, говорю. Глухой пень.
- Что
- Глухой пень, говорю. Глухой пень.
Сиропина перестал интересовать футбол. В каком-то неискреннем возмущении он ерзал на стуле, перетасовывал бумаги и никак не мог разобрать их по датам, не мог отличить входящего от исходящего. Футбол, конечно, это фундамент соединения пролетариев, этот феномен сравним с электрификацией всей страны. Голоса раздражали, отвлекали. От чего Он закрыл поглуше дверь и хотел уже спрятаться в проходе между высокими стеллажами. И тут же в дверь просунулась голова в таких же как у него черепаховых очках
- Сиропин, вы подписались на "За работу!" - и тут же исчезла эта пучеглазая голова как улиточный рог, не дожидаясь ответа ни доли секунды.
Сиропин вспомнил о ползущей в его детстве улитке и подумал в чем дело, к чему дергаться, это рано или поздно случится, иначе быть не может. Сразу полегчало и стало ясно. Текущий момент Сиропин увидел как иллюстрацию глазами читателя своей будущей биографии. Заляпанное окно и пятна стен замерли яркими фотографическими цветами на глянце между печатными страницами с описанием места явления великого пути.
Затхлый воздух архива потянул целлюлозной сладостью. И под рукой Сиропина стеллажная полка съехала со своего кривого гвоздя, обвалила нижние, и шелушащиеся папки ссыпались большой песочной кучей. Странное дело папки не любили Сиропина. Хотя, казалось бы, кого еще бы им любить, он тут один среди них.
Но случилось еще более странное дело Сиропин ушел, шагая прямо по ним. А они еще продолжали шуршать и ерзать в неисполненной злобе, не получив его страданий, его обычных слезящихся проклятий.
Он с удовольствием съел ждущую его с утра в пакетике на столе булочку. В коридоре Сиропину встретилась уборщица, когда он на ходу дожевывал вторую. Она привычно принялась выговаривать "Все уже разошлись. Сиропин, идите уже и меня не задерживайте". Но говорила она уже в его удаляющуюся спину, и ей пришлось его догонять, чтобы закончить.
А когда закончила, она остановилась. Какое-то время она стояла уже одна в кромешном пустом длинном коридоре, который в необычной здесь для нее позе тихо стоящего на месте человека казался ей совсем не знакомым, как сокращающееся темное чрево заглотнувшего ее старого змея.
На улице мир еще соблюдал наружное приличие. Но эта улица продолжала оставаться длинной, несмотря на то, что Сиропин все быстрее шагал вперед по разбегам трещин на нежно-сером бетоне.
Стоящие недалече под окном студенты-практиканты, которые еще не решались без разрешения разойтись, без звука наблюдали, как солидного вида мужик, не оглядываясь, направился в дремучий лес и скрылся в нем с концами. До этого момента они обсуждали среди цветов и запаха конфет, кого послать искать их научного руководителя, но теперь стало очевидно, что им всем следует просто ждать здесь и никого не беспокоить.
День пронесся в вечер и на всё горстями остатки света разбрызгал. Дорога, словно нарочно, не сворачивая и не отдаляясь от болота, все же к нему не приближалась. Это почему-то напомнило Сиропину его вращение в воображаемом танце с воображаемо-невидимой партнершей, которую забыл подрисовать Вольф на своей трафаретной схеме.