В болоте сияло опрокинутое звездное небо. Блеснула мензурка, и в болото упала аккуратно отмеренная капля. Все трое уставились молча на воду, как будто и правда ожидали получить тут же вычисленный ответ. Вычисленный чернейшим ящиком болота. Утро еще не пришло к началу востока. Ждать долго не стали, ушли. Решили следить за доской объявлений.
Доска объявлений нынешним летом была постоянно облюбована двумя-тремя крупными блестящими синими и зелеными мухами. Отойдя от доски, Баландин мог утречком покружиться по этажу и, вернувшись, увидеть на том же месте вместо блестящего зеленого солидного брюшка какую-нибудь официально вылупившуюся мелочь на только что наклеенном объявлении о выступлении всеми любимого родного хора.
Коллектив института давал ежегодно любимый концерт. Это был не простой концерт самодеятельности. Да, это был всего лишь концерт самодеятельности, но что понимать под самодеятельностью. Ведь все шедевры мировой культуры, созданные в течение ста двадцати тысяч лет, это самодеятельность. От наскальной восхитительной живописи до оголенного сечения рук какой-нибудь белейшей статуи.
Много поют, много играют и пляшут на концертах в различнейших ДК необъятной страны, это конечно замечательно и весело. Но концерт нашей самодеятельности это событие, ожидаемое астрономами. Только вот, взрыв сверхновой можно не заснять и за всю жизнь, а вот наш творческий коллектив радует нас ежегодно. Ежегодный танец галактик.
Когда клеят это объявление на доску, у всех открывается вдруг восприятие новых ярких красок и красочных же запахов. Привычные звуки института строятся в тихую сложную гармонию с предрассветным чистым взглядом тысяч оконных стекол. И все дарят друг дружке такие же лучезарнейшие улыбки. А мужчины даже позволяют себе сегодня весело кивнуть дамам немножко по-хамски.
Чтобы объяснить волнение от ожидания этого события - нашего концерта, нужно представить себе неоформленную красоту юной участницы столичного бала в далекие времена королей и императриц, свечей, шпаг и карет с шестеркой лошадок. Нужно представить бессонные ночи ее волнений, а также сомнений в готовности совсем не готового воздушно-облачного творения, которое она ежедневно на примерках осматривает на себе перед громадным под высоченный потолок зеркалом.
Медленное время скучнейших дней, бесконечное ожидание волшебного вечера тысяч свечей, сотен скрипок, десятков пар мягко сверкающих глаз, впитывающих ее исчезающе-невесомую красоту. На один, такой же, наряд для Валентины, души этих вечеров и главной собственницы всех самых восхитительнейших напевов, Баландин еще раз отдал бы всю невыданную премию.
В холле Баландин заметил быстро шагающую к выходу группу. В отрыв семенил Вольф из бухгалтерии. За ним, стараясь не бежать, следовали несколько человек. Они попеременно его догоняли, как актера театра деликатно обступают малочисленные, но неизменные поклонники. Вольфа спрашивали, нравится ли ему нынешняя погода, был ли он у начальства, будет ли премия. Он отвечал, что нравится, что был, что премия будет. Толкнул ближайшую дверь, но та была заперта, и он еще ускорил свои шажки.
В запертом от всех актовом зале собрались все участники самодеятельности, чтобы обсудить декорации для концерта. Все члены ансамбля, приглашенные музыканты, весь хор, все солисты, в том числе Валентина, одетые, как одевалась Валентина, с недешевой простотой, а также редколлегия и остальное соответствующее руководство расселись по рядам, заняв почти весь огромный зал. На всех кожах соблюдался, как приличие, красивый летний загар.
В торжественной тишине по совместительству художники с гордостью вытащили на сцену пару фрагментов основного варианта декораций, и все зрители обиделись. Вытащили запасной вариант, и все сказали, что если так, то нечего было всем уезжать из деревни. Зато очень хорошо вышла высота панелей - тютелька в тютельку под самый высоченный потолок.
Назревал и назрел тихий скандал. Пропесочили, вставили пистон, освободили до концерта от основной работы, дали доступ на все склады, дали автомобили, в том числе пару грузовиков, дали деньги, дали много людей.
А все люди снаружи, тем временем, уже поняли, что прохлады сегодня не будет. Облака, подбоченясь, пролежали все утро, а теперь им стало жарко, и они разошлись.
В голову каждого вышедшего из тени солнце уже било горящей струей. И день повис, и зной намотан на город. Воздухи нехотя мешаются и ветра не хотят. Жарко и в тени, попрятались все, по городу гуляет один человек. Тополей пушинки медленно залетают в окна, гурьбой забегают в дверь. Дрожание тепла плавит верхний край бетонного забора. Знойное марево мешает прямо стоять и домам. Оно бы помешало и думать, и дышать. Но мысли нужен лишь неполный вдох. Для всего богатства мысли есть лишь скудная основа, лишь неполнота.
Мысли не нужна опора, ей достаточно и пустоты. Чтобы знать, не нужно метаться по краям вселенной, достаточно камнем пойти на дно болота. Там виден тот же открытый список истин, нескончаемое познание, бесконечное обогащение в темной тишине. Неполнота доступна везде. Доступно даже больше богатство умножают и ложные построения. И не в качестве фона, подтверждающего истину, а в равноправном качестве с ней. Это равноправие - в применении лжи для поиска новой истины. Опираясь только на истину, можно и не найти истину. Ложь готова дать больше истины, чем сама истина. Истина строга, тесна, скучна и клонит в сон, а ложь щедро дарит простор, свободу, вдохновение.
Даже мертвая материя лжет себе пока не найдет не доказуемую для нее истину - жизнь. Жизнь лжет материи, чтобы появиться. Жизнь лжет себе, чтобы развиваться. Для жизни лгать значит воплощать ложь, искренне верить в нее. Это ложь в самом трагическом смысле. Она ведет к смерти. Ложь материи, появление жизни - случайность, но ложь жизни - уже намерение случайности. Это изменчивость как свойство, а не дефект, заложенная способность ошибки при копировании. Жизнь - природная, спонтанная запись о неполноте, которая непрерывно доказывается движением жизни. Но инстинкт неполноты присущ изначально не?живому. Этот инстинкт лжи дал жизни саму возможность. Возможность появится из ниоткуда, из никогда.
На запах болота слетались вороны. Они вяло скакали по разогретой земле, осоловело разинув клювы от жары. Черные пятна множились. Множились. И. В желтый от солнца воздух сорвалась раскаленно-черная тысячная стая, учуяв безошибочный сигнал обещания обильного источника падали, источника бесконечного обжорства.
Воронья туча, зависнув в полнеба над болотом, медленно и тяжко закружилась вокруг своей сферы истин с невидимым незыблемым центром. В этом центре был обман болота, приманка, запах крови давно не виданной силы. Эта капля крови живой неполноты только что жирно упала в болото из стеклянной колбы.
Тяжко вращаясь, воронья стая, черный туман лжи вдруг смутился и дрогнул, сместил свой центр в поиске добычи исчезающей, но умноженной умной крови; и вот уже вся туча завращалась огромной сферой, привлекая новые обманутые стаи, новый туман попыток более грандиозного построения вопреки воле центра, свою область лжи с вкраплениями ждущих сил нового центра истины, который поглотит еще больше неба своей каркающей чернотой.
На небе солнце продолжало расходовать водород на знойно-невиданное черное сияние крыльев, на блеск крученого спуска раскаленного черного пера.
Солнце в этот час привычно липнет лишь на широченный нож Сиропина. Льется сок фруктов на ягодный фарш под лимона-разрезание. Доев свою фруктовую миску и с закрытыми глазами присев у окна, Сиропин ловил солнце в красную муть света сквозь веки.
Привиделись капли-маковки на зеленом лугу, нежность жизни умытой травы у деревянного леса, там по краю хвойная окрошка сквозь пальцы бахромою и холодком по лбу; этот ровный луг все цветы хотел передружить; и если выйти в еще не знойный воздух босиком до колена, цветы порхают по ногам, щекоча до хрящей лепестков. По запахам можно сверять часы. Солнце уже вовсю пьется листьями. Привиделись раздолья неезженные, высокой травы? постоянная прибыль у недышащей лиственными тенями утренней речки под сонными лучами. Привиделся сад запахом яблочной падали, там кустик тонкий на носки привстал, мячики яблок в траве, дыханье малины листа на щеке. На огороде, слабо огороженном, всё просится в рот, в плетении теней твердо торчит ржавый гвоздь, и где-то совсем недалече журчит неучтенный ручей неисполненным желаньем подарить колодец роднику. И каждая мелочь хочет зеленеть, прорастая на каждом ошметке всех поверхностей прозрачными токами корней. Привиделись ровненькие маленькие грядки и ярче красного очень круглые томаты как идеальные клоунские носы. Нос и голову переполнили свежие цветочно-фруктовые запахи и прочие клубничные мысли. Польза лета. Всё перемешано, но разве не видишь вот запах яблок, вот запах груш. Пальцы ноют ухваткой дачника подцепить что-нибудь созревшее на крючок безмена. На даче можно глядеть на небо и по небу же тосковать.