Празднику Преображения Господня посвящены два канона, один из которых является творением Космы Маюмского, а другой — созданием «кир Иоанна». Именно последний — в силу своей оригинальности — представляется нам особенно интересным. Дело в том, что почти весь он построен на обыгрывании одной-единственной мысли — на многообразном противопоставлении пророка Моисея Христу, на сопоставлении законодателя и законоположника с Самим Спасителем, Который, исполнив «закон и пророки», в то же время упразднил их самодостаточность. Выходит, что богословский «сюжет» канона может развиваться не только «вширь» (это когда переосмысленные автором библейские эпизоды последовательно разворачиваются один за другим), но и «вглубь». Неискусный (и соответственно неискушенный) гимнограф быстро исчерпал бы эту, одну-единственную тему и вынужден был бы перейти к бесплодному схоластическому самоповторению, но вот для поэта вдохновленного, для поэта глубокого добровольно избранная им самим «узость» темы не только не становится помехой, но и, наоборот, представляет особую возможность, блеснув своим мастерством, напитать ум и душу слушателя или читателя.
Сравнение Христа с Адамом и, одновременно, противопоставление Спасителя тому, кто в Эдеме стал пособником губителя-диавола, уже изначально было одним из общих мест православного богословия и церковного песнотворчества: ведь «новый Адам» — воплотившийся в «последние времена» Сын Божий — Своим бытием и воскресением возвращает первозданное достоинство «ветхому Адаму» (то есть всему, в совокупности, человечеству). Тем самым как бы замыкается круг истории и, в то же время, начинается новый ее цикл, открывающий перед потомками «ветхого Адама» неожиданные, невиданные доселе возможности.
Однако, если вдуматься, Христос — Он не только «новый Адам», но и — с неменьшим основанием — «новый Моисей»: если на горе Синай Моисей преподал «избранному народу» закон Божий (и, в то же время, закон человеческого общежития), то Сам Господь на горе Фавор возвестил — одним только фактом Преображения — всемирную, открытую всем народам благодать. Старательно обыгрывая эту мысль, «кир Иоанн» выполняет тем самым двойную задачу, раскрывая сразу две своих ипостаси — богослова-догматиста и богослова-полемиста, продолжающего начатый еще Христом спор с «фарисеями и книжниками», которые, отстаивая самодостаточность Моисеева закона, ставили под сомнение уместность принесенной Спасителем «заповеди новой».
Моисей как один из главных персонажей и вершителей ветхозаветной истории становится, согласно евангельскому рассказу о Преображении Господнем, и одним из персонажей истории новозаветной: ведь именно с ним (а также и с Илией — не вкусившим смерти огневидным пророком) беседовал на Фаворе преобразившийся Христос. Следовательно, гора Синай, на которой Моисею были некогда вручены Богом скрижали закона, как бы совмещается с горой Фавор, где все тот же Моисей (но уже давно закончивший свою земную жизнь) беседует с Христом — исполнителем данного Им же Самим закона, Который, доведя его до совершенства, его же и упразднил. Оказывается, что Тот же самый Бог, некогда явившийся Моисею на Синае «в свете неприступном», теперь в том же (и опять-таки неприступном!) свете предстоит пред ним на Фаворе. Божественная история повторяется, выходит, еще раз — но теперь уже по-новому! «Ты на горе законней и на Фаворстей виден был еси Моисеем во мраце древле, во свете же ныне неприступнем Божества»,— свидетельствует, обыгрывая эту мысль, гимнограф в последнем тропаре первой песни своего канона.
«Странное» (то есть непостижимое уму) слияние и совмещение во Христе двух природ — божественной и человеческой — прообразовано, по мнению «кир Иоанна», Фаворским явлением именно двух ветхозаветных праведников — Моисея и Илии, парным своим предстоянием как бы подчеркивающих непостижимую двусоставность Богочеловека: «Бог Слово сый, весь землен бысть, всему Божеству смесив человечество во ипостаси Своей, юже во двою существу Моисей и Илия же видеша на горе Фаворе» («Бог Слово, полностью восприняв земное, смертное, существо, в полной же мере приобщил его и к естеству божественному, и таким, неслитно единым в обеих этих ипостасях, предстал на Фаворе перед двумя пророками — Моисеем и Илией»).
Таким же образом, каким Синай неслиянно соединяется с Фавором, составляется и единый образ новозаветного Преображения, уподобляемого запечатленной в Ветхом Завете неопалимой купине — тому самому горящему, но несгораемому кусту, который некогда был явлен Моисею «обетования ради будущих благ». Впрочем, «кир Иоанн» изменил бы самому себе, если бы удовлетворился чисто богословским созерцанием. Нет, погружаясь в глубины священно-таинственного, он в то же время не упускает из виду и своих полемических задач, полагая, что явленное на Фаворе неслитное соединение невещественного огня с природой человеческой в то же время запечатлело и. соотношение закона Моисеева (который, аналогично человеческой природе Христа, тоже есть «вещь телесная») с воссиявшей там благодатью. В то же время Фавор становится подобным и храму Иерусалимскому в день Сретения Господня, становясь тем местом, где «ветхий» (то есть данный по снисхождению к человеческим слабостям) закон уступает место новому, упраздняя самого себя.