На раскоп они пришли вовремя, солнце еще не показывалось, но Лара торопила: сейчас покажется…
Город еще больше, чем днем, напоминал фронт, траншеи перед рассветом казались черными, тишина молча указывала на рухнувшую эпоху.
Снова вышли на обрыв, к реке, взглянули на горы, но теперь, в утренних сумерках, нетрудно было поверить, что за этими холмами стоят Гималаи. И почти сразу стало подниматься солнце, вокруг него дрожали слабые бледные лучи. Но вскоре на небе появились розовые прожилки, лучи окрепли, а цвет солнца загустел и стал пурпурно-красным. Ильину казалось, что все свершилось невероятно быстро: только что солнце было всего лишь кусочком земли, и вот оно уже плывет небесным светилом.
— Нравится? — спросила Лара. — Не жалеете, что пришли сюда? Ну, отвечайте же!
4
Они условились встретиться вечером, возле гостиницы. На бульваре уже толпилась молодежь, и было ясно, что именно здесь место вечерних свиданий. «Театр у микрофона», — сказал бы Касьян Касьянович.
Утро Ильин провел с Азимовым в машине. Осматривали гробницу знаменитого полководца, потом ансамбль мечетей — в прошлом место паломничества всех мусульман Средней Азии. Азимов оказался человеком образованным и любящим свой город. Но пока Азимов объяснял, что тайна старинных красок давно утрачена, но что за последние годы современные мастера достигли больших успехов, Ильин думал о Ларе и вспоминал предрассветные траншеи и солнце над Гималаями.
— Вы меня ждете?
— Как условились. Мне бы хотелось увидеть вечерний город вашими глазами.
— Вечерний город? Но я очень устала…
— Может быть, посидим в кафе?
— Нет, — сказала она неожиданно резко.
— Тогда пойдемте ко мне…
Поднялись на третий этаж. Мимо торжественной дежурной, через огромный холл с пятью диванами, тремя торшерами и телевизором — звук не то забыли включить, не то нарочно выключили, и на экране какая-то полная дама молча раскрывала и закрывала рот.
Вошли в номер. Ильин не успел снять плащ, как Лара прижалась к нему. Ильин поцеловал ее, но как-то неумело, по-школьному.
— Вы очень любите свою жену?
— Да, Лара, люблю…
Она не дала ему договорить:
— Муж изменял мне. Я была беременна, мне сказали, я узнала адрес, поехала… Лучше не вспоминать. Простите меня!
— Ну, что вы, Лара!
— Не делайте, пожалуйста, похоронного лица! Вам идет быть веселым!
— А в нашей конторе на этот счет строгий приказ: «Мы оптимисты». Это на всю жизнь, как говорится, «до упора».
— «На всю жизнь» — как скучно! Мне всегда хочется перемен. Позвонить своему начальнику и так, знаете, небрежненько: «Извините, но завтра я уезжаю на Мадагаскар». Вы бывали на Мадагаскаре? Нет? А где вы бывали?
— Восемь дней в Италии, в ГДР на конференции, а в прошлом году круиз по Дунаю.
— Мерси, мне такое не годится. Как минимум три реки: Нил, Енисей и Миссисипи.
— На своей яхте?
— Хоть на колесном пароходе! Как это можно — умереть и не увидеть Париж, Токио, Бомбей… И еще я хотела бы в Москву — пожить там долго и ходить с вами в театры.
— Вот это правильно!
— Звоню вам по телефону: у меня есть миллион, бросайте все! Но вы, дай вам хоть сто миллионов, все равно только пожмете плечами: завтра, ровно в десять, у меня совещание. Вы серьезный человек, я полюбила серьезного человека и страдаю.
— А я вот не умею страдать, — сказал Ильин. — Наверное, этому надо учиться…
— Поедемте вместе на Мадагаскар!
Ильин снова, очень осторожно, поцеловал ее. Но, целуя Лару, он думал: Иринка, Иринка! И его тянуло домой.
— Да, вы правы, нам не надо больше встречаться, — сказала Лара.
— Но я этого не говорил.
— Подумали. — Она подошла к зеркалу, поправила волосы, вынула пудреницу. Ильин увидел в зеркале ее измученное лицо, а рядом стоял какой-то упитанный мужчина в больших роговых очках. Учиться страдать! Не поздно ли? Наверное, поздно, да и зачем? Ему незачем, думал он, недоброжелательно глядя на свою внушительную фигуру. Почему-то особенно раздражали Ильина его феэргешные очки, и ужасно было жаль Лару. «Иринка не из тех женщин, которых жалеют, — думал он. — А Лара…» И от жалости у него болело сердце.
Вышли из номера, снова через холл, где за это время включили звук, и пожилой мужчина, поразительно похожий на даму, которая только что беззвучно открывала и закрывала рот, громко кричал: «Корма, корма, главное — корма!»