— И что же?
— Она выставила меня за дверь, — сказала Дунечка, и Ильин подумал, что, наверное, так оно и было.
— Помогите мне, — говорила Дунечка. — Вы можете мне помочь, вы человек независимый…
Это слово больно укололо Ильина. Наверное, не одна Дунечка считала его человеком независимым, да и он сам, спроси его об этом год назад, считал именно так и свои реплики на совещаниях подавал всегда твердо и решительно. Но ведь это был только суррогат независимости, настоящая независимость никогда не бывает броской и заметной. Но этот суррогат, это умение держать себя независимо вполне устраивали Касьяна Касьяновича, и он даже раздувал перед начальством Ильина: этот спину не гнет. Пока не грянуло дело Калачика. Тут Касьяну Касьяновичу пришлось напомнить Ильину, кто есть кто. Впервые Ильин подумал о Ларе как о человеке совершенно независимом. А ведь у нее была трудная жизнь, неудачное замужество, нелегко ей жилось в ее азиатском дворике. Но и тогда, весной, когда Ильин увидел ее во главе стайки туристов, и сейчас, когда Лара летела домой из Суздаля, по всем правилам пристегнутая взлетными ремнями, она оставалась человеком, ни от кого не зависящим.
А Дунечку Ильину было жаль: наверное, снова куда-то будет жаловаться и требовать, чтобы взяли «на контроль», и бегать, и сплетничать. Тяжело ей вернуться к своим шляпкам, хотя, казалось бы, чем плохо: уж шляпки-то — дело совершенно независимое, разве что какой-нибудь очень разборчивой дамочке не понравится перо, так за это перо ухватится любая другая.
— Не знаю, что я могу сделать для вас, — сказал Ильин. — Тем более что я еще не знаю, как сложится моя собственная судьба…
— Вы бросаете адвокатуру? — встрепенулась Дунечка. — Вот это новость! — Она вдруг вся напружинилась, слезы высохли, лицо горело новым вдохновением. — Значит, Касьяну Касьяновичу удалось вас вернуть! Мы, социологи, рассматриваем возвращение к стереотипу…
— Нет, я не возвращаюсь к Касьяну Касьяновичу, — сказал Ильин. — Я возвращаюсь к своим шляпкам. — Он успел вскочить в вагон, двери закрылись, поезд вошел в туннель, и Дунечка пропала так, словно бы и совсем не появлялась.
34
С улицы он увидел яркий свет в окнах, это означало, что Иринка не спит: время позднее, она ждет и беспокоится. И даже в его кабинете горело электричество.
Ильин быстро поднялся, открыл дверь и увидел, что квартира полна людей. И первый человек, которого он увидел, был Касьян Касьянович. Рядом с ним, за круглым обеденным столом, сидел Саша, а по другую сторону — Штумов, Пахомова и трое мушкетеров, Стол был накрыт празднично: скатерть из «Сувениров», чешские бокальчики, дорогой коньяк, гостевая закуска из Иринкиного НЗ. Все это после кафе, в котором он хлебал холодную солянку, после гнавшегося за ним мотора, после Тусиной квартиры с кошкой и котятами в плетеной корзине, после всего, что он передумал и пережил, казалось нереальным, все было больше похоже на сон, чем на явь.
Но это была явь. Иринка уже хлопотала вокруг него, помогая снять плащ: «Господи, что у тебя с рукой, то есть как это «порезался»? Чем? Главное, чтобы не загрязнить… А мы ждем-тебя не дождемся…»
— Добрый вечер! — сказал Ильин.
Первым откликнулся Касьян Касьянович:
— Привет, привет!
— Ты голоден? — спрашивала Иринка. — Хочешь заливного? Это «Юбилейный» ереванского разлива.
— Прямо с места происшествия, — подтвердил Касьян Касьянович. — Как сказал Максим Горький: «Легче подняться на вершину «Арарата», чем выползти из его подвалов».
Саша захохотал:
— Выдумали, сознавайтесь!
— Ничего не выдумал. Вот поедешь в командировку, я помогу с пропуском на завод, и дадут тебе книжицу весом полтора пуда. И там запись Алексея Максимовича.
Ильин поспешно налил большую рюмку коньяку и выпил залпом.
— Ну-с, по какому случаю бал?
— Ай, ай, ай! — Иринка, улыбаясь, погрозила мужу. — Кто ж так спрашивает?
— Это я так спрашиваю, — сказал Ильин. — Вероятно, общество собралось для того, чтобы морально поддержать меня. Так я хочу сказать, что никаких утешений не требуется. Ясно?
Но никто не обиделся. А Саша похлопал Ильина по плечу: