– Спасибо тебе, – поблагодарила Сибилла Валери.
Было одиннадцать часов вечера, когда она вышла из лимузина на том же месте, где он ее подобрал всего несколько часов назад.
– Я рада, что ты пришла, – ответила, не зная, что сказать, Валери. – Я надеюсь, ты немного развлеклась, хотя была на редкость молчалива.
– Я наблюдала и многому научилась. Ты за меня не беспокойся, Валери. Это был самый необычный вечер в моей жизни.
Ник скакал на лошади, обгоняя Валери. Лошадь устремлялась вперед, послушная его желаниям. Он давно не ездил верхом. Подгоняемый ветром, он испытывал приятное возбуждение, необузданную энергию и неуемное чувство свободы. Припав к гладкой лошадиной шее, он видел летящие копыта оседланной Валери лошади и саму наездницу, которая, пролетая мимо, кричала ему что-то, чего он не мог расслышать. Оглянувшись на него, Валери засмеялась и повернула лошадь в направлении гор, пришпорив ее и пытаясь ускакать от Ника. Но он догнал Валери, и теперь они ехали рядом. Возбужденные энергичной ездой, они, наконец, остановились. Валери подвела свою лошадь к Нику.
– Это как физическая близость, не так ли? Напоминает тот миг, когда мы слились воедино.
– Не совсем, – усмехнувшись, ответил он. – Если мне не изменяет память, определенная разница все-таки существует.
– Боже мой, твое стремление к точности становится просто невыносимым. А я в этот момент каким-то волшебным образом была частицей тебя.
Она всегда удивляла его. У Ника создалось мнение, что Валери не относилась ко многим вещам так серьезно, как он. Но рождавшиеся у нее причудливые и интересные мысли говорили о ее сильном уме. Он не был аналитическим, но давал результаты, которых порой не достиг бы никакой анализ. Валери была избалована, своенравна и неугомонна. Но в то же время так очаровательна, что забывалась ее несерьезность, уступая место лишь неотвязным думам о ней. Этим утром, катаясь с ней на лошадях, он пропустил занятия, так же как и она, с той лишь разницей, что она не придала этому никакого значения. А ему пришлось работать всю ночь, чтобы окончить к сроку две брошюры. Но Ник почти не думал об этом, поглощенный теплом туманного дня, возбуждающей скачкой, очарованием Валери.
– А тобой еще не овладели таинственные силы? – продолжила она разговор. – Мне следовало бы знать заранее: в твоих книгах записано табу, строго запрещающее тайну и волшебство.
– Я весь внимание, – сказал он. – Ученый всегда с удовольствием выслушает чужое мнение.
– Да тебе опять нужно что-то доказывать. Но ведь это так скучно. Знаешь, почему больше всего на свете я люблю езду на лошадях? Потому что можно сбросить с себя бремя любых оков. Весь мир пролетает мимо тебя, уже нет ни конца, ни начала, и на свете существую только я, но другая: я – в полете. Это как в космосе: вокруг огромная вселенная, по которой можно свободно перемещаться так, как будто не существует времени, а значение имеют только скорость и вечность. Ну, а каково мнение ученого на этот счет?
– Он испытывает сожаление о том, что не родился поэтом, – ответил Ник. – По-моему, он чувствовал то же самое, мчась верхом на лошади, но такие поэтические взлеты ему недоступны.
– Я дарю тебе их, – беспечно бросила Валери. – Можешь делать с ними все, что захочешь. Нам надо поворачивать обратно, на завтра надо подготовиться к занятиям, а сегодня вечером репетиция первого действия «Мезальянса».
– До или после ужина?
– Не знаю, как-нибудь разберемся. Ужин в шесть тридцать. Это будет конкурс на лучшее исполнение пьес Бернарда Шоу, сопровождаемый закусками из бутербродов с солониной. Хочешь посмотреть?
– Наверное, присутствие зрителей в зале не очень желательно?
– Исполнительница главной роли имеет право нарушить установившуюся традицию. Если тебе действительно хочется посмотреть, то приходи.
– В другой раз с удовольствием. А сегодня у меня много работы на вечер.
– Работаем без отдыха, – обреченно вздохнула Валери и пришпорила лошадь, оставив Ника позади.
Лошадь Валери скакала аллюром, и вскоре Ник догнал ее. Животные мчались рядом, ритмично покачиваясь на ходу. Наездникам нравилось ехать молча, обмениваясь улыбками, и наблюдать медленный закат солнца.
До ранчо, куда им надо было вернуть лошадей, оставалась одна миля. Вдруг они услышали звуки прелестной мелодии в исполнении губной гармоники с аккордеоном, визги и переливчатый детский смех.
– Давай посмотрим, – предложила Валери, направившись в сторону раздававшихся звуков. Они оказались на детском карнавале, проходившем в предместье Лос Вердеса. В этом море детей двое взрослых казались сорняками среди поля волнистой травы.
– Как здорово! – сказала Валери, спрыгнув с лошади и начав привязывать ее к забору слабым узлом. – Слезай же, Ник, посмотри, как прекрасно вокруг.
– Это займет много времени, – ответил он.
То же самое он сказал, когда Валери впервые пригласила его покататься на лошади. «Приходится очень многое пересматривать заново, – подумал он, привязывая свою лошадь, – и даже делать новые открытия». Были забыты занятия, вечерняя репетиция, работа, которую ему предстояло сделать.
Гуляя рука об руку по огромной площади, на которой гудел карнавал, они приобщались ко всяким развлечениям, какие только встречались на их пути: метали подковы, стреляли по движущимся мишеням, рыбачили на приз в деревянном бочонке, играли в кегли. Два раза они прокатились на чертовом колесе, веселились вместе с катающимися на каруселях и миниатюрном поезде детьми. Где-то в дальнем конце карнавальной площадки они набрели на кукольный театр.
Быстро схватив Ника за руку, Валери произнесла:
– Невероятно, точно такое же представление я видела в детстве.
Стоя за толпой сидящих на траве ребятишек, Валери жадно следила за представлением.
– Все так же сверкало вокруг, только блестки были золотыми, а не серебряными. Когда я включала свет на сцене, золото блестело, как звездочки, и все вокруг казалось сказочным, – погруженная в свои воспоминания, она тихонько засмеялась. – Мой кузен и я имели обыкновение сочинять пьесы и ставить их для членов нашей семьи. Это продолжалось до тех пор, пока не осталось ни одного зрителя, – настолько ужасно было содержание этих пьес. Иногда нам самим надоедало играть их. На некоторое время мы забывали об этих спектаклях, но неизменно возвращались к новым, не менее ужасным… Не хочу сейчас думать о грустном, – задумчиво продолжала Валери. – Гораздо приятнее верить в то, что ты вечно будешь окружена переливающимися звездочками и «праздник жизни» никогда не кончится… Интересно, что все мои игрушки до сих пор находятся в подвале дома. Если у меня когда-нибудь будут дети, хотелось бы посмотреть, что они будут делать с этими куклами. На ферме их, должно быть, не менее трех десятков. Лежат себе и ждут, когда в них кто-нибудь поиграет.
На маленькой сцене две куклы изображали игру в пинг-понг.
– Если у тебя будут дети? – переспросил ее Ник.
– Ну, я думаю, что когда-нибудь у меня тоже будут дети. Над этим вопросом я как-то не очень сильно задумывалась. Зачем заводить детей, если придется подбрасывать их кому-то на воспитание? Ведь сейчас я не могу посвятить все свое время детям.
Она заметила, что интерес потух в его глазах.
– Мне только двадцать один год! – воскликнула она. – Почему тебе хочется, чтобы я решала эти проблемы? Я пока еще не готова. Все, кто заводит детей, должны быть уравновешенными и мудрыми, а я не такая. По крайней мере, сейчас.
Одна из кукол, сильно ударив «ракеткой» по шарику, послала его зрителям. С пронзительным визгом ликования дети пытались схватить его. Цепким движением рук маленькая девочка ухватила шарик и крепко зажала его в кулачке. Когда дети опять повернулись к сцене, куклы ссорились.