«А может быть, я и любил ее все это время», – подумал он.
Он не верил, что такое возможно. Не верил, что любовь может гореть в душе на протяжении двенадцати лет, не подпитываемая встречами или надеждами; но подобная возможность интриговала его: ему льстило считать себя верным возлюбленным. С чего бы еще преисполниться ему всем этим счастьем?
Глаза Валери были полуприкрыты; внезапно он понял: она встревожена его молчанием.
– Карл умер в январе, – проговорил он, – чем же ты занималась с тех пор?
– Ничем, ничем особенным.
Она встретила его взгляд, и неожиданный вздох вырвался из ее груди.
– Работала.
– Где?
Ее голова поднялась выше.
– В компании у Сибиллы. Она предложила мне работать с двумя директорами, и я согласилась. Однако выяснилось, что у нас различные взгляды на то, что я способна делать, поэтому я… ушла.
Ник спокойно кивнул. Похоже, Сибилла уволила ее. «Ну и дурацкое положение, – подумал он, – Сибилла всегда завидовала ей и, как видно, воспользовалась случаем, чтобы унизить…».
– Сколько времени ты работала у нее? – спросил он.
Последовала пауза.
– Три недели.
Он снова кивнул, так же спокойно, как и прежде.
– А до этого?
– Жила с матерью в Нью-Йорке. Мы пытались найти ей квартиру поменьше; она не могла более позволить себе оставаться в прежней. Я… подумывала снова выйти замуж, но решила иначе.
Она подалась вперед.
– Я хочу заниматься интересным делом, Ник, чем-нибудь важным. Я должна работать, но не хочу тратить время на пустяки, с которыми справится ребенок. Я должна делать такое, что мне по душе, такое, что могу делать хорошо. Я хотела бы готовить телерепортажи, участвовать в телерасследовании, в программе новостей и писать сценарии. Ты же знаешь, как давно я этим занимаюсь; я продолжаю писать. Я сделала бы гораздо больше, будь у меня время.
Она замолкла, вспоминая обо всем том времени, что находилось в ее распоряжении: о часах, днях, годах. Тогда она могла заниматься всем, чем душе угодно. Уйма свободного времени, которым она могла распоряжаться по своему усмотрению. Время было своеобразным богатством, как и ее значительное состояние, но тогда она не сознавала этого.
– Знаю, ты делаешь несколько собственных программ; хочу, чтобы ты сделал еще одну, центральной фигурой в которой буду я.
Ник откинулся на спинку кресла, пораженный подобной дерзостью. На мгновение он подумал, что она таким образом пытается скрыть неуверенность, быть может, даже страх, но присмотревшись внимательнее, убедился в обратном: она была абсолютно серьезна и столь же самонадеянна как и прежде. Барахтаясь, чтобы удержаться на плаву, почти одна, ставшая жертвой собственного мужа, лишенная состояния и средств к существованию, она вела себя более чем храбро: безрассудно храбро.
– У меня получится, Ник, я смогу, – проговорила она.
Затем неожиданно она добавила:
– Пожалуй, это единственное, что я умею, – и улыбнулась короткой горькой улыбкой, больно резанувшей его по сердцу.
Он думал над ее просьбой. Она прекрасно смотрелась бы на экране; это он знал. Но он не знал, выдержит ли она хоть полчаса работы перед камерой; он понятия не имел, может ли она писать. Тем более не было оснований полагать, что в нынешнем положении она воспринимала мир серьезнее, чем в прошлом, даже если принять во внимание потерю состояния. «Она не гонится за карьерой, – подумал он. – Скорее всего ждет человека, который ее спасет или который вернет ей ее деньги, или иного чуда, и тогда она вновь начнет витать в облаках».
Несмотря на то, что Ник был почти уверен в этом, у него не хватало духу отослать ее прочь. Нет, только не в этом состоянии странного внутреннего счастья, когда ее зеленовато-карие глаза не отрываясь взирали на него, ожидая ответа.
– Ты все еще живешь в Мидлбурге? – спросил он, оттягивая время.
– Нет, я продала поместье.
Она подавила волнение в голосе.
– У меня квартира в Фейрфаксе. Скоро думаю перебраться куда-нибудь получше, но недалеко. Не хочу уезжать из Вирджинии.