Совершенно иначе XIX век присутствует в качестве зримого образа, застывшего в каменной застройке городов. Здесь позапрошлое столетие зачастую становится декорацией и ареной для современной городской жизни. Лондон, Париж, Вена, Будапешт или Мюнхен представляют собой города, чей облик сформировали проектировщики и архитекторы XIX века, используя отчасти язык классицизма, отчасти – неороманики и неоготики, ориентируясь на образцы из прошлых эпох. От Вашингтона до Калькутты при постройке зданий, предназначенных для политической репрезентации, пользовались художественным языком подражания европейской античности. Соответственно, архитектурный историзм XIX столетия представляет в едином своде всю европейскую традицию зодчества, как бы воспроизводя ее в ускоренном ритме. Напротив, в иных мегаполисах Азии вряд ли удастся обнаружить архитектурную субстанцию, которую можно отнести к XIX веку. Например, Токио, на протяжении нескольких веков являвшийся столицей Японии (изначально под названием Эдо), после землетрясений, пожаров, американских бомбардировок и непрерывных перестроек утратил почти все следы архитектуры старше каких-нибудь двадцати лет, включая даже многие из памятников эпохи Мэйдзи. Мегаполисы мира выстраиваются вдоль шкалы, крайними точками которой служат с одной стороны нетронутость замкнутых городских ландшафтов вроде центра Вены в кольце бульваров, с другой – физическое устранение всех построек XIX столетия. Впрочем, разрушительное воздействие времени избирательно: промышленная архитектура XIX века пала быстрее средневекового зодчества. В наше время уже вряд ли удастся ощутить дух промышленной революции, прочувствовать внезапное появление огромной фабрики в какой-нибудь тесной долине или ошеломляющую новизну вознесенных ввысь дымовых труб в мире, где прежде не было ничего выше церковных колоколен.
2. Хранилища памяти, сокровищницы знаний, носители информации
Архивы, библиотеки, музеи и коллекционные собрания в общем можно определить как «вместилища памяти», по аналогии с известным понятием «места памяти»[39]. Наряду с местами памяти как ядрами кристаллизации коллективных образных представлений такие вместилища памяти заслуживают особого внимания. Их нельзя подвергать абстрактной и неисторичной классификации. Очевидные сегодня границы между отдельными их категориями установились лишь постепенно. Так, на протяжении долгого времени нельзя было провести четкого разграничения между библиотеками и архивами, особенно в тех случаях, когда первые располагали большими фондами рукописей. «Музеем» в Европе XVIII века именовали всякое пространство, предназначенное для занятий антикварного толка и соответствующего обмена мыслями в кругу частных лиц, равно как и журналы, желавшие представить публике источники исторического и эстетического характера[40]. Принципы открытости и общедоступности приобрели свое значение для этой сферы деятельности только в XIX веке. Вместилища памяти хранят прошлое в агрегатном состоянии возможности, в качестве виртуальной современности. Если культурное прошлое только сберегается, оставаясь непрочитанным и нерассмотренным, оно мертво. Оживает оно лишь в момент его постижения, и готовность к такому постижению называют образованностью.
Ни для одного из предшествующих столетий архив не играл столь важной роли, как для девятнадцатого. В Европе именно в этот период государственная власть повсеместно устанавливает свой контроль над исторической памятью. Государственные архивы основывались как централизованные хранилища уцелевших свидетельств о прежних административных решениях. Вместе с ними возникли профессия и социальный тип архивариуса, равно как и историка, черпающего информацию для своей работы из архивированных документов. В его распоряжении оказались также более ранние собрания, принадлежавшие князьям и республикам: в Венеции, Вене, испанском Симанкасе. В странах, принявших конституции, государство видело своей задачей и организацию общественных архивов. Французская республика в сентябре 1790 года провозгласила пока еще скудный архив Национального собрания Национальным архивом. Во время революции его фонды быстро пополнялись за счет конфискаций, прежде всего в церковных владениях. Наполеон проводил архивную политику «большого стиля». Он собирался превратить французские национальные архивы в объединенный центральный архив Европы – «la mémoire de l’Europe» – и повелел перевезти в Париж огромное количество документов из Италии и Германии. Великобритания в 1838 году создала правовую основу для работы национальной архивной службы Public Record Office. В 1883 году был открыт доступ в окруженные легендами архивы Ватикана. «Новая историческая наука», которая начиная с 1820‑х годов создавалась руками Леопольда Ранке и его учеников, избрала для себя в качестве императива близость к тексту источника. Реконструкцию истории полагали возможной именно на основе письменных источников, в особенности неопубликованных. В результате история стала более научной, иными словами, поддающейся проверке, и в основе своей более критичной по отношению к мифам. Одновременно она попала в неминуемую зависимость от архивной политики правительств, подчинивших себе доступ к источникам, без которых историки не могли обойтись. Систематическая организация хранения исторической информации способствовала также возникновению нового облика ученого. Ученость перестала отождествляться с достижениями персональной памяти; эрудит, аккумулирующий знания, из образца для подражания превратился в курьезного персонажа, вызывающего жалость, и ученые-гуманитарии смогли наконец провозгласить своим императивом исследование причинно-следственных связей[41].
39
В
40
Музеями назывались в Германии также первые публичные читальные залы периодической печати. –