Принципиальную сложность, которая всегда стоит перед книгами подобного толка, представляет собой соблюдение пропорции между отдельными странами и регионами мира. В первом же интервью для радио, которое я давал после выхода немецкого издания книги, молодой репортер спросил меня: «Почему вы ничего не пишете о Занзибаре?» Этот вопрос в принципе оправдан, но вместе с тем и несколько наивен. Каждый читатель и каждая читательница интересуется определенной страной или определенным городом, ищет их в указателе книги, что всегда приводит к разочарованию. Ни при каких условиях невозможно полностью удовлетворить индивидуальные интересы.
Хочется надеяться, что в моей книге я не слишком обделил вниманием Россию и Российскую империю. О них можно было бы сказать гораздо больше. История Сибири и ее народов в XIX веке заслуживает более подробного рассмотрения. История окружающей среды представляет собой сферу исследований, значение которой растет с каждым днем. Здесь, если я правильно оцениваю ситуацию, исследователям еще предстоит много работы. Еще одна тема заслуживает дополнительного внимания, а именно российская активность на морях мира, в частности в связи с кругосветными путешествиями.
Нынешняя глобальная история иной раз заходит слишком далеко, видя повсюду только взаимосвязи и connectivity[3] и недооценивая при этом значение таких политических единиц, как империи и национальные государства. Однако это не уменьшает принципиальной ценности аналитического взгляда, фокусирующего внешние взаимосвязи любого толка, а не исключительно дипломатические отношения на межгосударственном уровне. Благодаря ему становятся заметны трансграничные миграционные потоки или многослойные культурные переплетения. Российские эмигранты, многие из которых в XIX веке были политическими беженцами, с этой точки зрения могут рассматриваться как часть российской истории. Аналогичный подход применим и к русским общинам за границей, например в маньчжурском городе Харбине. И наоборот: мир смотрел на Россию. Так, в последние годы перед началом Первой мировой войны Санкт-Петербург являлся, по выражению Карла Шлёгеля, одной из «лабораторий модерности», влияние которой было заметно по всему миру.
В исследованиях историков часто идет речь об «особых путях». Среди них есть и немецкий особый путь, который привел к катастрофе 1933–1945 годов, и особый путь Британии, на который она вновь вернулась после Брекзита 2016 года; говорят и об особой исторической миссии России, призванной взять на себя роль моста между Европой и Азией. Взгляд на XIX век с позиций глобальной истории позволяет выявить относительный характер подобных «исключительностей» (exceptionalism). Он демонстрирует, что существовало большое количество разных тропинок и путей развития, многие из которых нередко переплетались между собой. Ни одна из этих историй не оправдывает особой убежденности в некой собственной миссии. Заострив формулировку, можно утверждать, что в мировой истории особый путь – не исключение, а норма.
В заключение я хотел бы выразить сердечную благодарность Денису Сдвижкову, Анне Ананьевой и Кириллу Левинсону за их чрезвычайные усилия, которые потребовались для того, чтобы с энтузиазмом и тщательностью довести до успешного завершения проект перевода такой объемистой книги на русский язык. Я благодарю всех российских участников проекта, переводчиков и редакторов, участвовавших в подготовке этого издания. Особой благодарности автора заслуживают усилия издательства «Новое литературное обозрение» и его руководительницы Ирины Прохоровой. Отдельно благодарю за инициативу перевода книги Николауса Катцера и Сандру Дальке.
Введение
Любая история имеет тенденцию к тому, чтобы стать всемирной историей. Согласно социологическим теориям глобального общества, мир есть «окружающая среда всех сред существования», а всемирной контекст – это самый широкий из возможных контекстов для любого исторического события и его описания. Тенденция выхода за границы «локального» усиливается в долгосрочной исторической перспективе. Если всемирная история эпохи неолита еще не может ничего сообщить об интенсивных контактах между отдаленными уголками планеты, то исходная ситуация для всемирной истории XX века – наличие разветвленной и плотной глобальной сети связей, «человеческой сети», по выражению историков Джона Роберта и Уильяма Харди Макниллов, или, вернее, множества таких сетей[4].
3
Словом