Классический европоцентризм, характерный для концепции «раннего Нового времени», уже подвергается критике и в самой Европе. Неожиданным образом, однако, он нашел поддержку со стороны исследователей, изучающих историю неевропейских цивилизаций. Они начали по собственной инициативе экспериментировать с этой категорией. Лишь немногих из них можно было бы заподозрить в том, что они хотят насильственно навязать истории Азии, Африки и Америки чуждые категории. Напротив, большинство из них находится в поиске возможных путей интеграции этих частей мира во всеобщую историю модерности. Их усилия направлены на то, чтобы особый исторический опыт каждого из этих регионов перевести на язык, понятный для тех, кто привык смотреть на мир из Европы. Одно из самых недогматических решений предложил Фернан Бродель. В написанной им истории капитализма и материальной жизни XV–XVIII веков он действительно охватил весь мир, словно подобная глобальная история являет собой нечто само собой разумеющееся[208]. Бродель действовал при этом достаточно осторожно и не стал вступать в дебаты по вопросам периодизации всеобщей истории. Его в меньшей степени интересовали процессы трансформации в области технологий, торговли или представлений о мире. В центре его внимания было существование обществ и механизмы их взаимосвязей в рамках выбранного им отрезка времени.
Удивительно, что панорамный взгляд на историю, продемонстрированный Броделем, послужил примером лишь небольшому числу последователей. Напротив, новейшие дискуссии о применении понятия «раннее Новое время» возникли по отношению к истории отдельно взятых регионов. При этом поднимались вопросы о сходствах и различиях форм политической и социальной организации в России, Китае, Японии, Османской империи, Индии, Иране, Юго-Восточной Азии и, разумеется, в колониальной Южной и Северной Америке по сравнению с европейскими явлениями этого же времени. Существуют многочисленные возможности для сравнения Англии и Японии, а также примечательные параллели между процессами, которые были описаны Фернаном Броделем в его исследовании Средиземноморья в эпоху Филиппа II и Энтони Ридом, обратившимся к не менее мультикультурному миру Юго-Восточной Азии этого же периода. Речь идет о таких явлениях, как расцвет торговли, внедрение новой военной техники, государственная централизация и религиозные беспорядки, хотя последние были привнесены в Юго-Восточную Азию христианством и исламом извне[209]. Поскольку в рамках этих дискуссий речь шла и об определении хронологического порядка, то в результате было достигнуто определенное единодушие в оценке периода 1450–1600 годов, который предстает для большей части Евразии и Америки как эпоха «великих перемен» (big changes)[210]. Многое, таким образом, говорит в пользу приблизительно синхронного перехода на раннее Новое время, имевшего место в многочисленных регионах земного шара. Этот переход в большинстве случаев осуществлялся лишь в незначительной степени под влиянием европейской экспансии. Исключения здесь составляют Мексика, Перу и некоторые Карибские острова. Европейское влияние дало знать о себе во всем мире, а не только в атлантическом пространстве, и в полной мере во время «долгого» XVIII века, начало которого приходится на 1680‑е годы. Тогда даже пока еще изолированный Китай, стойко сопротивлявшийся попыткам колонизации, был вовлечен в процессы всемирной торговли шелком, чаем и серебром[211].
208
210
Ср. краткий очерк такой постановки проблемы в статье:
211
Концепция «долгого» XVIII века, охватывавшего период 1680–1830 годов, была обоснована автором в книге: