В войнах между белыми и индейцами просматривается приблизительно одна и та же схема. До того как они начинали воевать друг с другом, между ними существовали контакты. С течением времени нарастало взаимное недоверие. Большую роль сыграли при этом военные и гражданские представители федерального правительства, так как дела, касавшиеся индейцев, находились в ведении Вашингтона. Представители федерального правительства часто подчеркнуто занимали позицию над всеми местными силами, то есть дистанцировались в том числе и от местных евроамериканцев, и решали проблемы, руководствуясь лишь начальственной мудростью. Результат часто казался непонятным и не удовлетворял ни одну сторону, а при таком положении дел легко возникали военные конфликты. Первые боевые действия редко оказывались результатом спланированной заранее агрессии. Типичными были скорее спонтанные стычки, которые затем быстро разгорались. В конкретных случаях евроамериканцы не видели в себе представителей общеисторического тренда белой экспансии. Чтобы считать себя вправе действовать, достаточно было локальных обстоятельств. Белые обычно не делали различия между индейскими воинами и мирным населением, но нападения индейцев на поселенцев всегда использовались белой стороной для доказательства своего морального превосходства и юридической правоты. Любой случай жестокости с индейской стороны давал белым ощущение, что их дело правое.
Вплоть до последних военных дней индейцам удавалось одерживать неожиданные тактические победы даже в борьбе против федеральной армии. Белая сторона страдала от переоценки собственных сил и недооценки боевых качеств противника, которого федералы считали примитивным и негибким. Удивительно, как долго это высокомерие не позволяло федералам ничему научиться. Но несмотря на тактические победы, конечное поражение индейцев было неизбежным. Эти войны редко заканчивались обычными для «цивилизованных» практик того времени мирными договорами. Когда индейское сопротивление бывало сломлено, то речь не шла об армии, с честью несущей свое поражение: она превращалась в массу нищих, голодных, мерзнущих людей, разбегающихся или ютящихся во временных жилищах. Сильные в военном отношении индейцы могли быть грозной силой, но побежденные индейцы являли собой жалкое зрелище. К концу индейских войн у обеих сторон накопилось столько злобы, что никому не приходило в голову представлять их в таком романтическом свете, какой мы видим в позднейших книгах и фильмах про индейцев. Жесткость тех и других причинила такие глубокие травмы, что не только примирение, но и простое соседство участников противостояния едва ли можно было себе представить[82].
Если и существовал тот мифический Запад, который мы встречаем в литературе и вестернах, то он был ограничен во времени 1840–1870 годами, а географически – Великой равниной у подножья Скалистых гор. В 1890 году, когда Тёрнер сформулировал свой тезис о фронтире, граница заселенной белыми территории Америки еще не «закрылась». По мнению многих сегодняшних историков, она оставалась открытой до середины 1920‑х годов, когда закончилось индейское сопротивление как в военном, так и в экономическом и экологическом аспектах. Одновременно произошел существенный прогресс в коммерческом межевании территорий Среднего Запада США. В 1874 году была запатентована и сразу в огромных количествах стала производиться колючая проволока, и в сочетании с полным кадастровым закреплением границ частных владений это означало конец «открытого Запада»[83]. «Дикая незаселенная местность» была поделена на участки и колонизирована. Для «кочевых дикарей», как их называли в то время, не осталось места. Теоретическое подчинение всей территории США единому принципу межевания наконец было практически всюду претворено в жизнь. Формы существования людей, которые не вписывались в установленные этой сеткой (grid) границы, сделались невозможными[84].