Немногие в его экипаже, заняв по боевой тревоге места на боевых постах, запертые в отсеках и башнях, сейчас точно знали, что происходит вокруг. Но приказы, приходящие с мостика, гул работающих на пределе форсажных дизелей, частые удары волн в корпус, заставляли людей внутренне сжаться от сознания, что помощи ждать неоткуда. И именно в этот момент тишины перед боем важно было направить их в правильное русло, чтобы в критический момент они проявили все те качества, упорство, талант, бесстрашие и инициативу, за которые и загремели в отверженный экипаж. Не допустить, чтобы испуг, неминуемый в первом серьёзном бою, сработал не на мобилизацию всей воли и энергии на борьбу, а перерос в паническую обречённость. Подумав об этом, Тухов взглянул на забившегося в угол Рубки Старчака. Будь он дельным комиссаром, прошёлся бы по отсекам, настропалил бы моряков на серьёзную драку, но этого от него ждать было слишком. Да и не будут его слушать, чтобы ни говорил. Не тот человек.
- Объявить на всех боевых постах! - используя с толком минуты вынужденного ожидания, приказал Тухов. - Мы находимся ввиду неприятельского флота и вынуждены принять бой! Успех дела зависит от чётких действий каждого краснофлотца и всего экипажа в целом! Командир корабля ждёт, что каждый исполнит свой долг и не подведёт боевых товарищей! - вот так, без "политики", старомодно, коротко и ёмко, капитан обратился к уму и сердцу подчинённых ему людей. Чтобы отбросить в сторону то, что сейчас не важно. Чтобы все, комсомольцы, коммунисты, беспартийные, недовольные, узбеки и евреи, русские и татары, поняли и осознали, что здесь, на "Преображении Господнем", свои. Ради них надо сделать всё, что возможно. А там, во тьме, притаился несущий смерть враг, которого надо уничтожить.
... Получив от торпедных катеров первого эшелона сообщение о том, что русский эсминец один и других кораблей противника не обнаружено, оба союзных адмирала испытали почти одинаковые чувства - смесь стыда, раздражения и ярости. Но действия их были в связи с этим совершенно различны. Если немец быстро совладал с собой, приказав конвою застопорить ход во избежание дальнейших столкновений и заняться оказанием помощи оказавшимся в воде, то итальянец азартно бросил в атаку четвёрку эсминцев из состава своего эскорта, посчитав, что этого будет достаточно, чтобы расправиться с одноклассником. Сам же, развив полный 28-узловый эскадренный ход, немного склоняясь на зюйд спешил выйти из-за крыла второго эшелона, чтобы увеличить дистанцию до противника, исключив даже случайные попадания торпедами, и при нужде поддержать авангард главным калибром флота. Впрочем, четвёрка "Солдати", имея два десятка 120-миллиметровок против пяти-шести стотридцаток, обыкновенного вооружения русских эсминцев, то есть превосходя противника по огневой мощи минимум в два с половиной раза, должна была быстро справиться с наглецом сама. И только опасение дьявольски точных русских торпед, заставляло Якино присматривать за боем лично, чтобы в любом случае не допустить того, чтобы русские ушли безнаказанно.
Они вырвались из-за стены дыма практически одновременно. И итальянский авангард, и русский лидер шли равным для них, максимальным 35-узловым ходом. При этом "Преображение Господне" под люстрами осветительных снарядов выполнял на всякий случай противоартиллерийский маневр, принимая через разные промежутки времени на кабельтов-другой в сторону. Итальянцы же легли на курс на два румба левее, смещаясь на норд, чтобы сократить разделявшую авангард и советский эсминец семимильную дистанцию для более эффективного применения артиллерии. Поэтому, корабль Тухова с каждой секундой по чуть-чуть, но опережал преследователей. Сам капитан-лейтенант, несмотря на иллюминацию, прежде огня не открывал, хоть и не понимал, почему по нему не стреляют. Он, готовя торпедную атаку, боялся спугнуть врага, опять заставить совершить его резкий маневр, что опрокинуло бы все расчёты на залп. Но когда в ночи в прямой видимости засверкали вспышки и вокруг поднялись водяные столбы, со смешанным чувством сожаления и облегчения, командир "Преображения" сказал:
- Похоже, эсминцы. Ну-ка, БЧ-2, пуганите их, чтоб не зазнавались! Открыть огонь!!!
Что тому виной, противоартиллерийский зигзаг советского лидера, отсутствие мастерства или, может, просто удачи, но в течении трёх минут обе стороны палили в ночь почём зря, так и не достигнув ни единого попадания. А потом "Преображение", будто испугавшись, распушил дымовой хвост и резко покатился влево, прочь от врага, описывая циркуляцию. Эсминцы авангарда, боясь упустить добычу, повернули следом и неслись строем фронта на север, когда навстречу им из дыма, как тигр из высокой травы, вырвался советский корабль и с командно-дальномерных постов, да и просто с мостиков в бинокль, было видно, что он стреляет торпедами. Итальянские капитаны не были трусами, но русские чертовски искусно обращались с этим оружием. И раз дали залп, значит - надеялись попасть. Весь их опыт, всё, чему их учили, говорило о том, что курс на залп русских надо сохранять. Так их корабли представляют собой наименьшую цель, лучше было бы только идти в противоположную сторону. Но тогда... Тогда наглец, натворив бед одним своим появлением, ушёл бы безнаказанно.
И они шли. Мужественно и решительно, делая всё от них зависящее, чтобы победить. Но теперь, когда итальянцы были ограничены в маневре, ситуация в артиллерийском бою поменялась кардинально. "Преображение" вновь лёг на курс "ост" и, сбросив ход до пятнадцати узлов, вёл огонь всем бортом, развив максимально возможную скорострельность. Теперь двенадцать стволов, управляемые крейсерской СУО, для которой равномерно и прямолинейно движущиеся цели были практически равнозначны неподвижным, брали верх над восьмью, разбросанными по четырём кораблям. За считанные минуты 130-миллиметровые снаряды разворотили нос флагмана авангарда, снеся носовую установку главного калибра, и превратили надстройку в руины. Повреждённый эсминец быстро садился носом, но не осталось никого, кто мог бы дать команду застопорить ход и прибывающая вода, проламывая своим напором преграды, затапливала всё новые отсеки. Лишь когда под её давлением прогнулась переборка котельного отделения, машинная команда остановила турбины.
Когда противников разделяло уже не более двух миль, капитаны эсминцев авангарда, отнюдь не по команде, по личной инициативе и примеру товарищей, разрозненно, но повернули на параллельный курс, чтобы ввести в дело всю свою артиллерию. Тухов же перенёс огонь на следующий по порядку мателот. Теперь, накоротке, с "Преображения" стреляло всё, вплоть до 37-миллиметровок. И если последние били не столько ради того, чтобы действительно поразить врага, а лишь только поучаствовать, занять людей делом. Чтобы не думали о воющих вокруг и попадающих в лидер снарядах. То 76-миллиметровые скорострелки, выбрасывая в ночь лисьи хвосты дульных газов, издавая с каждым залпом могучий, раскатистый рык, нашпиговали итальянца так, что он, дав всего один залп, прекратил огонь. Шрапнель, поставленная на удар, при попадании проламывала тонкие борта эсминца и его надстройки, засыпая отсеки горящим термитом. К моменту, когда первый зенитный калибр отстрелял весь находящийся на лотках заряжания оперативный боекомплект и спешно занялся перезарядкой, второй каччаторпединьери пылал от носа до кормы, озаряя море вокруг багровыми отблесками, отчего оно казалось кровавым.
Всё имеет свой предел. В том числе и решительность итальянцев. Увидев, как за какую-нибудь минуту русские буквально растерзали их товарища, оставшиеся эсминцы, не сговариваясь, дали веером почти наугад торпедный залп и отвернули, прикрываясь дымзавесой. "Преображение Господне" выполнил в точности такой же маневр, уклоняясь от изделий фиумского завода. К тому же, вокруг стали падать снаряды гораздо тяжелее 120-миллиметровых. Адмирал Якино, выйдя из-за дымового облака и воочию увидев расправу, приказал ввести в дело всё, что есть и бросил на подмогу авангарду второй дивизион эсминцев сопровождения, оставив в собственном охранении всего-навсего четыре корабля. Отступить в этой ситуации было для капитан-лейтенанта Тухова весьма благоразумным решением. Хотя и он, и его экипаж, ощутив вкус победы, попробовав крови, всем сердцем желали увидеть хоть ещё раз, как горит и тонет корабль противника, но разум говорил о том, что пора уходить. "Преображение" в этом коротком бою тоже принял в себя полдюжины вражеских снарядов, которые, к счастью, не нанесли существенных повреждений. Были разбиты оба торпедных аппарата правого борта, причём в кормовой попали дважды, снесена спаренная 25-миллиметровая установка и теперь, на её остатках палубная команда боролась с пожаром, вызванным разлившимся дизтопливом. Один снаряд врага ударил во вторую башню прямо между орудийными спарками, но 30-миллиметровая вязкая броня, хоть и, выгнувшись, лопнула трещинами, но спасла расчёт от осколков. Еще два попадания в борт в районе ватерлинии, если бы у Тухова был обычный эсминец, наверняка привели бы к обширным затоплениям, но первое пришлось в короткий бронированный участок в районе машин, а второе ближе к корме, на уровне автомата первого зенитного калибра. И в том и в другом случае, увеличенная по нужде ширина и водоизмещение лидера, сейчас спасли корабль. Слой мелких отсеков вдоль бортов и броня избавили от крупных сквозных пробоин. Тем не менее, принятая вода, контрзатопления, увеличили осадку и снизили ход. Корабль ещё мог драться в полную силу, но не со всем же вражеским флотом! Пора было уходить. Тем более, что оба крейсерских отряда, огибая скопление "ложных целей" скоро могли присоединиться к веселью. И надо было подумать об экипаже. Убитых уже не вернёшь, но тяжёлых раненых надо как можно быстрее доставить на берег.