Мусульманские запреты относились и к евреям, и к христианам, но за спиной христиан стояли европейские страны с их послами и консулами, которые могли заступиться за единоверцев. Евреи же оставались всегда беззащитны и свою порцию помоев получали сполна.
Самому за себя не постоять; выходит, надо искать защиты - опять-таки унижаться. Еврей становился жертвой - таким его видели все, он сам тоже.
Выжить для средневекового еврея значило: подладиться, подольститься. Ростовщику перед рыцарем или бюргером - только шапку ломать. Скромность - лучшее, что может вырасти на такой почве, об остальных качествах удобнее помолчать.
«Человек должен быть скромным... Держи голову склонённой, глаза опущенными...» - учил в XIII в. раби Моисей из Эвре (Франция), а один из столпов еврейской мысли раби Моше бен Нахман (Рамбан) предостерегал евреев от употребления в пищу мяса хищных птиц, чтобы не дай бог не перенять их жестокость и агрессивность. В XV в. знаменитый раввин в послании к еврейским общинам Германии по поводу угрозы погромов напоминает: «Общины должны постоянно помнить стих: “Блажен человек, который всегда пребывает в страхе” (Притчи Соломона, 28, 14)» и подписывается так: «человек, который не способен царствовать, который пишет, исполнившись смирения, ничтожный Иосиф Колон» [3, 207, 277-8].
Борис Чичибабин(«Еврейскому народу»): «Помутилось семя Ветхого Сиона. Догорели страсти, Опустились плечи, Ни земли, ни власти, Ни высокой речи...»
Ещё и через века, в XX в. Жан-Поль Сартр заметит: «Евреи - самые кроткие из людей. Страстно, самозабвенно выступают они против всякого насилия...» Сартр восхищается, но на обороте той медали рисуются еврейские погромы и дымы Освенцима.
Украинская Хмельничина - очередной этап уродования массового еврейского сознания. Религиозные авторитеты евреев уравняли казацкие жертвы с «мучениками за веру» эпохи крестоносцев. Те же грехи избранного народа - те же муки. Подтверждалась неизбывность и обречённости евреев, и их вины - их положения жертвы. Вослед Хмельничине взыграла новая волна народных надежд на очередного «спасителя» Саббатая Цви - массовый психоз развеялся с крахом саббатианства, что многим евреям показалось дополнительным указанием на безысходность их судьбы. Еврейская душа крепче прежнего познавала свою долю - приучалась к будущей нацистской бойне.
Еврейский философ Моисей Мендельсон в XVIII в. отмечал: «Гнёт, под которым мы живём уже столько столетий, лишил наши души мужества... Естественное стремление к свободе не находит среди нас своего проявления. Оно... выражается лишь в молитвах и страданиях, но не в активных действиях...»; «Месть ищёт для себя объект, и если она не может обратиться вовне, она начинает грызть собственную плоть...» [7, 68].
В биологических опытах крысу в клетке колотят электрическим током, она мечется в поисках выхода, потом, отчаявшись, ложится на пол клетки и, когда ей открывают дверцу - уже не уходит на свободу. Так рождался «жертвенный еврей».
Евреи никогда не забывали о своей избранности. Стремление христиан или мусульман обратить евреев в свою веру было дополнительным доказательством особой ценности еврейской души. Еврейская гордость росла, гонители оказывались всё ниже и ниже. На презрение к себе евреи отвечали презрением ещё бóльшим: у них-то ведь не было другой силы для самоутверждения. В I в. Иосиф Флавий на оскорбления грека-юдофоба Апиона отвечал пламенным сочинением - через полторы тысячи лет на все публичные поношения еврейский язык не поворачивался ответить. Преследователи, по мнению евреев, преступили все границы человечности, они - нелюди, говорить с ними унизительно и бесполезно (разве что «диспуты» при крайней нужде, под угрозой смерти), остаётся терпеть. Терпение во имя веры - высшая доблесть. Страдание послано евреям Всевышним в качестве наказания, но оно и знак избранности, иначе говоря, Его особой любви. Еврейская диалектика!
Она тянулась ещё из II века. «Страдание драгоценно!» - утверждал рабби Акива. Талмуд: «Еврейскому народу не подобает радоваться, как другим народам» [3, 280]. В Европе XI-XV вв. это правило стало для евреев обыденностью. И они возвели его в предмет гордости. В Пурим, Песах, Симхат Тора немного дозволенного веселья, а будни суровы, даже театр и танцы мальчиков с девочками - запрещённый «разврат», как и азартные игры, как и женские украшения; все ходят в чёрных или серых одеждах... Так одевались, так готовили себя в тяжкую унылую дорогу - так выволакивали себя на убой.
«Овцы на бойне» - выражение само по себе не обидное, в Библии оно описывает обряд жертвоприношения - но сразу после войны приклеенное к истреблённым нацистами евреям оно обвинением жертв Шоа пошло гулять по миру и, того дурнее, по Израилю. Мы тут, в новорождённой стране герои-воители, а те, там, ничтожные «жиды», галутный поток на смерть.
Уже в самый первый после Шоа праздничный предпасхальный вечер в одном из кибуцов Израиля сочинили и зачитали агаду (назидание, притча - ивр.) с таким текстом: «Не только Гитлер в ответе за погибшие шесть миллионов, но мы все, а прежде всего сами шесть миллионов. Если бы они чувствовали в себе силу, они не дали бы себя убить. Самоуничижение гетто и галута внесло свой вклад в великое уничтожение евреев».
В израильских школах много лет Шоа упоминали разве что в связи с восстанием Варшавского гетто. Да и о том цедили сквозь зубы, нехотя, с прикидкой, что здесь, в Палестине, тоже воевали против турок, англичан, тех же немцев и победа налицо: создали для евреев государство. А те, погибшие, своими восстаниями ничего не создали, никого не спасли, пали без толку. Обнаружились и радетели религии, которые припомнили, что согласно пророкам воевать грешно, что рисковать своей жизнью, данной Всевышним, еврей не имеет права - тут уже и восстание в гетто или Треблинке становилось делом сомнительным, а о простых жертвах и вовсе вспоминать нечего; один, извините, стыд...
Спорили, нужно ли создавать Яд Вашем - Мемориал памяти жертв Шоа, не затмит ли он доблесть воинов государства Израиль; как назвать, чтобы выделить героев сопротивления, а не жертвы... Спасшихся из огня Шоа называли, оттопырив презрительно губу, «мыло», имея в виду вытапливание нацистами мыла из трупов заключённых в концлагерях.
Потребовалось в 1961 г. прогреметь процессу Эйхмана, прокричать на нём сотне свидетелей, пролистнуться полутора тысячам документов, проблеснуть первым телерепортажам из зала суда - чтобы ошеломлённые зрители, а главное, молодёжь израильская, поняли, что ближневосточные драки не идут в сравнение с грандиозной молотилкой нацизма, и почуяли ужас Шоа, и повернулись к чёрному прошлому. И в 1967 году уже хватило всего двух недель, чтобы израильтяне примерили Шоа на себя. Две недели перед Шестидневной войной, с момента, когда Египет заблокировал морские подходы с юга к Израилю и вместе с Сирией непрерывно вещал, что Израилю конец, вот-вот его сбросят в море. Тьма нависала с Востока, от «соцлагеря», остальные страны, такие либеральные, такие «свободные», такие к Израилю благосклонные, вели себя дипломатично-отчуждённо. Израильтяне ощутили, что они одни, что враг подавляющ, что пропасть - вот она, завтра, сейчас...
Израильтянка, когда-то оказавшаяся заложницей в самолёте, захваченном арабскими террористами, рассказывала потом о минутах, когда бандиты стали выбирать из пассажиров евреев для уничтожения. «Я тогда поняла, что такое селекция перед смертью, я в первый раз почувствовала, что значит Катастрофа!» - вскрикивала воспоминательница, и глаза её расплёскивали ужас. Она побывала всего лишь сколько-то минут «овцой на бойне»...section