Приезд Евдокии в Суздаль застал монастырь совсем не приготовленным для ее приема; ужас и смущение были всеобщие. Царицу поместили в кельи казначеи Маремьяны.
В июне следующего 1699 года состоялось пострижение ее под именем Елены, обряд которого был со
вершен иеромонахом Иларионом (из Спасо-Евфимьева монастыря) в той же кельи казначеи, за занавесом, так тайно, что и казначея не видала ничего. «...Православный русский народ никогда не простил Петру пострижения царицы без церковного суда и приговора и всегда порицал за это царя. Это подтверждается сохранившимися делами Преображенского приказа и Тайной канцелярии...» 24
Петру хотелось раньше постричь царицу, но почему-то его воля была не исполнена; он был очень раздражен этим и не замедлил выместить гнев на духовных советниках Евдокии. От патриарха потребовали объяснения, почему долго не исполнялось царское повеление относительно заключения царицы в монастырь. Оробевший архипастырь обвинял бояр и некоторых духовных лиц, которые считали это приказание несправедливым. Оправдание его еще больше раздражило царя, «который велел своим солдатам посадить в малые извозчичьи повозки архимандрита и четырех попов, которых именно обвинял в этом патриарх, и отвезти ночью в Преображенские тюрьмы» 25.
Итак, совершилось желание Петра. За что постригли царицу, нет никаких известий. Если бы Евдокия была действительно в чем-нибудь виновата, то, без сомнения, вины ее были бы упомянуты в знаменитом осуждении 1718 года, где не оказано ни малейшей пощады никакому чувству. Там приписано только рукою самого царя, что она была удалена «для некоторых ее противностей и подозрения».
Мы вполне разделяем мнение Семевского [53] о причине развода Петра с женой,— что Евдокия не участвовала в заговоре Соковнина, а также не имела ничего общего и с царевною Софьей, но что Петру она пришлась не по характеру, и что немка Анна Моне много влияла на судьбу царицы.
Летом 1706 года Евдокии посчастливилось увидеть своего сына Алексея, которого ей привезли из Преображенского; он не раз присылал через тетку, царевну Марию Алексеевну, письма, подарки и деньги своей матери, так как она терпела недостаток в продовольствии и нередко обращалась к брату своему Абраму Лопухину и к жене его с тайными просьбами о присылке вина и рыбы [54]. «Хоть сама не пью,— писала
царица,— так было б чем людей жаловать... Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать? Покаместь жива, пожалуйте, пойте, да кормите, да одевайте нищую». Когда Петр узнал об этом, его гнев был так силен, что окружающие молодого царевича не смели возобновить попытки. Начиная с этого времени письма и прочие посылки прекратились.
К заточенной царице стекалось на поклон много богомольцев и богомолок; все они большей частью были простолюдины: из вотчин ее родственников крестьяне и крестьянки, духовенство, как черное, так и белое, наконец, и знатные местные аристократы. Рассказывают, что Петр, проведав это, сильно разгневался и немедленно отправился в Суздаль. Он всячески подгонял так, чтоб явиться в монастырь невзначай, ночью, и захватить посетителей своей жены. Дело было зимою. Петр ехал не по теперешней дороге, она проложена не ранее Екатерининского времени и идет на Боголюбово, села — Сеславское, Порецкое и Добрынское; старинный же путь из Москвы в Суздаль шел через село Преображенское, на Александрову слободу и Юрьев.
В глухую полночь и метель приехал Петр с своею свитой в одно из придорожных сел... Вид нескольких саней с крикливыми молодцами возбудил у поселян подозрение, и вместо радушного: «милости просим», они приняли незваных гостей в дубье и рогатины, разумеется, не подозревая, что перед ними царь... Петр рассердился, прозвал село Невежиным (так прозывается оно и до сих пор) и, сбиваясь с дороги, поскакал далее. Жители других сел, узнав ли царя, или, вернее, испугавшись его свиты, оказались гостеприимнее, и государь за это будто бы увековечил их села прозваниями Добрынское и Обращиха.
На рассвете Петр въехал в Покровскую обитель[55]. Невыразимый ужас овладел несчастными монахинями при виде этого появления, не предвещавшего ничего хорошего, и ужасная новость распространялась все больше и больше. Государь прямо бросился к брусчатым кельям [56] царицы; крыльцо и сени были полны посетителями обоего пола; тотчас он приказал принести палок и плетей и наказать некоторых из них, также повелел водрузить колы да виселицы и перед окнами царицы повесил несколько человек, после чего задал острастку всем остальным обитательницам монастыря. Расправившись со всеми, Петр уехал так же быстро, как и приехал.
54
Есть сведение, что Евдокия разрешала себе мясную пищу, но в расходных монастырских книгах мясную провизию записывали
55
Покровский девичий монастырь основан в 1364 году, в княжение Димитрия Ивановича Донского, стараниями Нижегородского и Суздальского князя Андрея Константиновича; поводом к основанию обители было чудесное избавление князя от гибели во время плавания по Волге. Первоначальная церковь была деревянная, во имя Покрова Пресвятой Богородицы, и только в 1518 году вместо нее была выстроена и освящена великим князем Василием Ивановичем каменная церковь, сохранившаяся до настоящего времени. Монастырь обнесен невысокой каменной стеной, с 9-ю небольшими башнями. Соборный храм монастыря — трехглавый (что случается редко), старинной архитектуры. На северной стороне, во вдавшемся углу монастырской ограды, находится небольшая роща и в ней
Под Покровской церковью много похоронено княгинь и цариц- инокинь здешней обители, как-то: из рода Нагих, Горбатых, Шуйских (между ними Марфа, мать царя Василия Шуйского), Кислых, Черкасская, Татева, Ногтева, Вельская, Скопина, царица Анна, супруга Иоанна III; вел. кн. Анастасия, дочь вел. кн. Василия Ивановича; кн. Екатерина Шуйская, отравительница Михаила Скопина-Шуйского, и др. В монастыре проживала и, кажется, здесь же погребена царица Прасковья Соловой.
56
Келья, где жила царица Евдокия, по ветхости сломана в 1752 году; ныне и признака ее нет.