Царевич тут же в другой комнате рассказал отцу о своих сообщниках. После этого все отправились в Успенский собор, где последовало отречение царевича от престола. Из собора его отправили под строгим караулом в Преображенское. В тот же день объявлен был наследником царевич Петр Петрович.
Вскоре начался известный розыск по делу царевича Алексея, которого неоднократно допрашивали в Преображенском, куда свозились со всех сторон свидетели и участники, следовали допросы, пытки за пытками, очные ставки, улики,— и пошли гулять топор, пилить пила, хлестать веревка.
Жену, сестер, дядей, теток, сватов, друзей, знакомых и незнакомых, архиереев, духовников, видевших, слышавших, могших догадываться,—всех свозили в Преображенское, в застенок!
Скоро последовали жестокие казни: кто колесован, кто повешен, рвали ноздри, резали языки, сажали на кол, секли кнутом. Петр приезжал на место казни не для облегчения несчастных, но по своей фантазии, и смотрел мучения пытаемых. Говорят, что Кикин [72] на какой-то упрек сказал Петру: «Ум любить простор, а от тебя ему тесно».
В это время Москва опротивела Петру, дышать стало тяжко, да и было от чего: пытки, казнь, кровь, люди шатались как тени, в воздухе смрад... Надо переменить место, отдохнуть, освежиться, и Петр с остальными жертвами страшным поездом отправился в Петербург для новых розысков.
Царевич и его друзья были посажены в Петропавловскую крепость, где находился и застенок. Начались новые допросы, докладывание, разбирательство, исследование, а между тем пытки продолжались даже в самом Сенате, пред лицом всех верховных судей.
По словам Плейера, носилась в народе молва, что царевич помешался в уме и пил безмерно.
После настоятельных расспросов, постепенно сопровождавшихся угрозами[73], царевич дошел до того, что стал подтверждать все на него возводимые обвинения и своим судьям- палачам бессознательно отвечал все, чего от него хотели, но от него еще чего-то хотели и 19 июня дали по вискам двадцать пять ударов, не добившись ничего, потому что умирающий царевич даже не знал, что и клепать на себя; 24 июня новые пятнадцать нещадных ударов кнутом не оживили его фантазии.
В тот же день (24 июня) верховный суд, назначенный для осуждения царевича и состоящий из 127 лиц, единогласно [74] и без всякого прекословия (и кому же было прекословить!) приговорил его к смерти, главная вина его, по приговору, заключалась в том, что он «намерен был овладеть престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска, с разорением всего государства, при животе государя отца своего».
26 июня утром Алексея Петровича пороли в третий и последний раз, число ударов неизвестно, новых показаний не было, да едва ли они могли быть: сомнительно, чтобы он имел еще силы говорить.
Наконец наступили последние часы для несчастного царевича, измученного жестокими пытками. В записной книге С.-Петербургской гарнизонной канцелярии сказано: «26 июня, по полуночи в 8 часу, начали собираться в гарнизон его величество, светлейший князь и прочие, и учинен был застенок, и потом, быв в гарнизе до 11 часа, разъехались. Того же числа, по полудни в 6 часу, будучи под караулом в Трубецком раскате, в гарнизоне, царевич Алексей Петрович преставился» 31.
Петр в рескриптах к заграничным министрам своим приказал описать кончину сына следующим образом: «Бог пресек сына нашего Алексея живот, по приключившейся ему жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии».
Слухов разных о кончине царевича было множество. Молва в народе была, что Петр собственноручно убил сына. Многие лица поплатились своей жизнью за неосторожные слова такого содержания, другие за то, что не признавали царевича Петра Петровича, сына «шведки», законным наследником престола.
До нашего времени нет вполне достоверного известия о том, каким образом умер царевич, потому что была большая опасность, угрожавшая в то время каждому беседовавшему о подробностях его смерти, а потому нет ничего удивительного, что те лица, которые и знали достоверно об этом факте, молчали, и что их молчание лишает нас пока возможности проникнуть в тайну его кончины.
Петр на другой день, 27 июня, в воспоминание Полтавской победы, со всеми приближенными был у обедни в Троицком соборе и принимал поздравления. После чего был обед на Почтовом дворе, затем все гости прибыли в государев сад, где много веселились и в полночь разъехались по домам.
Еще через день, 29 июня, в именины царя, накануне погребения царевича, был обед в Летнем дворце и спуск большого корабля, вечером фейерверк и попойка до двух часов ночи.
72
А. В. Кикин, один из близких друзей царевича Алексея, был очень богат: в одной Москве у него было более ста лавок, в которых торговали его собственные крестьяне. Кстати должны мы заметить, что когда начался процесс царевича, Кикин обещал камер-пажу Баклановскому 20000 рублей, если он заблаговременно известит его об опасности. Баклановский, желая получить обещанную сумму, следил за приказами царя, и, прочитав указ об аресте Кикина, стоя за спиной пишущего государя, тотчас же отправил в Петербург курьера. Петр заметил поспешный выход Баклановского, посадил его в тюрьму и велел своему посланному скакать во весь дух; оба вестника прибыли в столицу в одно время. Кикин был схвачен рано утром в постели; он едва успел сказать жене «прощай», и тут же его поволокли в тюрьму. В это же время последовал указ от Петра, чтобы по дороге устроены были заставы с караулами. Без подорожных, высочайше утвержденных, никого не пускать в Москву, а также и не выезжать из нее.
74
Один только граф Борис Петрович Шереметев, быв в числе судей, явил твердость необыкновенную: «Я не подпишу смертного приговора, я рожден служить своему государю, а не кровь его удить»,— объявил Шереметев и не устрашился гнева Петра, который долго на него негодовал, как на тайного доброжелателя несчастного царевича (см. «О повреждении нравов», Щербатова, стр. 15).