Вилима-Фанделдина, Ирика Фанвердина, Гордона и Кашпира Гулица. Нелегко было русским мужичкам помнить и выговаривать эти и многие другие (в сущности ненужные) слова, но беспощадное биение батогами и палками все делало.
Зато и солдаты ожесточались, становились как бы отпетыми, грабили по дорогам обывателей, на что указывает множество дел в сих столбцах.
Так же, как в Новгороде и Пскове, и в других городах сформировывались полки из вольницы, но сколько таковых было, документы Генерального двора не дают указаний. Что касается понизовых городов, то князем Н. Репниным было сформировано десять полков, из них два были посланы в Белгород, а восемь приведены в Москву.
Генеральному двору было поручено делать разбор тех судебных дел, которые касались солдат не одного военного, но даже и гражданского характера, ему было предоставлено употреблять пытки, наказания всякого рода и смертную казнь [96].
Раз лицо числилось новоприборным солдатом, то челобитные на него, какие бы ни были, должны были подаваться лишь на Генеральном дворе, которому предоставлялось право конфисковать имения и отписывать их на государя тех помещиков, которые не доставили рекрутов и денег за них к сроку не заплатили.
Между тем, как мы уже имели случай заметить, солдаты от жестокого обращения и скупости содержания делались большей частью ожесточенными, а долгая служба отрывала их навсегда не только от семей, но и от гражданского общества, так что и в своей земле они себя нередко чувствовали как бы в неприятельской. Немецкие начальники не могли им внушить любви к России! Поэтому преступления, грабежи, кражи, насилия были очень часты, жаловаться же [97] можно было только на Генеральном дворе, одно имя которого приводило всех в ужас, даже ходить мимо, по недавно живому еще преданию, и то боялись...
Отношения помещиков и проч. к даточному не оканчивались приводом его на Генеральный двор. Нет, он обязан был еще содержать его впредь до указа и всегда продовольствовать его семью, ставшую уже свободной. Можно себе представить всю массу затруднений и дел, жалоб и двойных штрафов, возникавших по сему поводу!
Первая экипировка форменная (суконный зеленый кафтан, шапка, курпек красный, сапоги сафьянные красные, кафтан носильный серый и прочее) должна тоже быть доставлена помещиком, в случае неисправности взимать двойной штраф.
Был даже набор и малых ребят! «В указе великого государя 23 марта 1700 года с Генерального двора... генералу Головину... прислан список солдат малых... 135 человек... в сиповщики (т. е. флейтщики) 60 человек, да в барабанщики 60... приняли и отосланы...» и т. п.
Далее, встречаем мы поручение, по-видимому, странное и для военного рекрутско-солдатского двора, как бы вовсе не подходящее: шить немецкие кафтаны и даже — женские образцовые портища[98]! Цитированная нами книга не предлагает этому объяснений, почему мы и обратимся к иным источникам, каковы: «Полное собрание законов» и др.
На святках 1700 года января 4 на всех перекрестках Москвы и Преображенского после барабанного боя прочитывался новый указ не только служилым, но всем городским людям — навсегда покинуть русское платье, а надеть немецкое и венгерское, указной длины... и совершить это не далее как к масленой!
Но откуда же взять вдруг столько одежды для подобного — увы! — не маскарада! Сколько надо портных! и как, именно, шить! Физическая невозможность мгновенного исполнения весьма мало отрезвила ярых фанатиков всего немецкого, но прошла зима, и весной последовал с Генерального двора суровый указ.
17 мая того же 1700 года вышел указ великого государя о французских и венгерских одеждах: «взять в Преображенское на Генеральный двор по всем улицам добрых портных мастеров тотчас, а кто сопротивится — быть тому в смертной казни...» Силой взяли портных, и они сшили 15 французских кафтанов (по 36 рублей) и 15 венгерских (по 29 рублей).
Августа 20 вышло подтверждение, что это обязательно для всех подданных Российского государства, кроме духовенства и крестьянства.
В 1701 году еще указ, более подробный: запрещается русское платье, черкесские тулупы, азямы, штаны, сапоги, башмаки и шапки! Приказывается: верхнее платье саксонское и французское, а исподнее: камзолы, штаны, сапоги, башмаки и шапки — немецкие!
Женскому полу всех чинов, в том числе и духовного звания, и детям носить платье, кунтуши, шапки бастроги, юбкии башмаки — тоже немецкие. Этого мало: воспрещены седла русские, предписаны немецкие.
На сей раз и крестьяне, пребывающие в Москве для промыслов, обязывались к тому же. «Ослушники» подвергались наказанию и штрафу: «целовальники» у застав задерживали их... штраф брали с того, кто на коне, 2 рубля, а с пешего— 13 алтын.
96
Между разбирательством разных судебных дел нельзя не отметить дел о колдовстве, как очень курьезных, которые мы заимствуем из тех же «Докум. Моск. архива мин. юстиции». В сохранившемся производстве Генерального двора имеется таковых два, из коих одно — по обвинению даточным солдатом жены и дворовых людей стольника Петра Волынского в том, что они, вынувши след царя, положили землю в кувшин и заставили над ним колдовать еретицу Авдотью, после чего земля, находившаяся в кувшине, обратилась в кровь, которую достаточно было вылить на след государя, чтобы он немедленно скончался. Донос оказался ложным, и доносчик присужден к смертной казни (№ 18666).
Другое дело о колдовстве возникло по донесению полковника Балка, что солдат его полка, Иван Третьяков, во время ученья, выронил «книжку скорописную в четверть дести», в которой оказались заговоры для приворота девок к блуду. Третьяков, не отпираясь, что книжка принадлежит ему, на суде объяснил, что ту книжку дал ему крестьянин Музыкин. Третьяков был наказан батогами, а Музыкин за обучение колдовству бит плетьми и сослан в Сибирь, книжка же с заговорами была сожжена у него на спине (№ 18680).
97
«Военный суд аще и жесток учинен, да жестоко и доступать до него: далек он от простых людей» (см. далее).