Мастерам—-портным, сапожникам и проч.— за шитье и торговцам за продажу в рядах русских вещей учинялось «жестокое наказание».
Народ был настолько умен, что сам стал придумывать некоторые «применения», приноровление для удобства, для упрощения в работе; но вот появляется в 1707 году указ: не смеет позволять себе ни малейших отмен против формы и образцов немецких. Назначено в Китай-городе свидетельствовать сшитое платье по форме и таковое клеймить и проч.! Может ли идти далее бесполезное стеснение?!
Может. 14 октября 1714 года вышел указ, чтобы за торговлю русским неуказным платьем пойманных били кнутом, ссылали в Сибирь, «конфисковали» их землю, дома и движимость... что подтверждалось и впредь делать... Мало того, обувь «на рант» от дождя, а особенно от тающего снега, скоро разваливалась, почему ее, хотя старую, но немецкую, все-таки подбивали гвоздями; но в 1715 году, осенью, 1 сентября и это было воспрещено, и не только сапожников, но и того, кто будет торговать такими гвоздями или даже просто их иметь, ссылать на каторгу с конфискацией всего имущества! За сожаление о прежнем запытывали многих до смерти (например, дмитровский посадский человек Большаков хоть и заказал себе «саксонскую» шубу, но не пришлось ему ее носить,— за искреннее, но неосторожное выражение неудовольствия бедняга умер в пытках).
В 1718 году на Генеральном дворе был учрежден суд над несчастным царевичем Алексеем Петровичем. Допросы соучастников его и приговоры по этому делу состоялись
в Преображенском на Генеральном дворе. В 1723 году на этом же дворе еще суд по делу обер-фискала Нестерова. Дело его было скоро окончено, но следствие об его сообщниках продолжалось долго. Для собрания нужных сведений была учреждена особая комиссия, которая получила название «Высшего суда контора розыскная». В 1726 году это название запрещено, а велено именоваться «Канцелярией графа А. Матвеева». Несмотря на неоднократные подтверждения о скорейшем окончании дела на Генеральном дворе, суд этот продолжал действовать еще в 1727 году.
Генеральному же двору поручена была отдача иностранцу Избранту в арендное содержание дубовых лесов по рекам Ветлуге и Юге с предоставлением ему монопольной торговли лесом по этим рекам. Для осмотра и описания их 15 июня 1700 года посланы были иноземцы же «командоры» Рес и Варланд; с Генерального двора к местному воеводе дан был наказ и послана грамота, чтобы он им чинил всякое содействие.
Между тем вообще принята была очень жестокая мера: все не только казенные, но и владельческие леса объявлены заповедными на 50 верст от берегов больших рек и на 20 — от меньших, сплавных. А так как леса всегда обильны реками, и берега их находятся между собой на расстоянии не более 100 верст, то очевидно, что все леса превратились в заповедные; население лишилось и стройки и отопления (не говоря о подсечном хозяйстве).
За всякую порубку — не только огромный штраф, но и смертная казнь... А для наблюдения посланы во все места «вальдмейстеры»... Что же они делали? Невообразимо! Они даже крестьян в лаптях ловили для допытания, не из леса ли взяты лыки...
Не раньше как по смерти Петра сей указ был отменен, причем обнародовано, что «едва может ли где сыскаться свободное место, где б было не заповедано, а вальдмейстеры для своей пользы... чинят обиды... правят великие штрафы... крестьян держат в тюрьмах и за караулом» 41.
Рекрутская повинность, специально, как мы видели, возложенная на Генеральный двор, была едва ли не самой страшной... Наборов по всей империи общих произведено было пять (т. е. по одному через 4 или 5 лет), но зато местных, в некоторых или нескольких областях,—целых 40, почти по 2 в год. Каково было рекрутам, это описано в позднем указе самого Петра от 20 октября 1719 года: «когда в губерниях рекрут сберут, то сначала ведут скованных, а приведши в город, держат в великой тесноте по тюрьмам и острогам не по малу времени, и так еще на месте изнурив, отправят с нужным (т. е. скупым) пропитанием распутицей, отчего болеют и безвременно помирают... другие же не стерпя великой нужды бегут и, боясь явиться в домах, пристают к воровским компаниям».
Беглых кнутовали и ссылали, клеймили и вешали при полках; были назначены особые их поимщики, но «по многим местам явились многолюдные вооруженные станицы беглых солдат, драгунов, матросов, кои разбойничали и вступали даже в бой с гарнизонными командами».
А Посошков пишет: «на квартирах солдаты и драгуны так несмирно стоят, обиды страшные чинят, что исчислить их невозможно, а где офицеры их стоят, так и еще горше чинят. Того ради многие и домам своим не рады, а в обидах их суда никак сыскать негде: военный суд еще и жесток учинен, да и жестоко доступать его; понеже далек он от простых людей...».