На Хапиловском пруду часто бывали очень большие кулачные бои, которые у нас издревле заведены. Первый указ, запрещающий кулачные бои, вышел в 1684 году; он не раз подтверждался, особенно указом от 21 июля 1726 года. Но все тщетно! Народный обычай был так крепок, что они продолжались нередко в 40-х и даже в 50-х годах нынешнего столетия. Гак как в Преображенском много находится разных фабрик, то фабричный народ в праздничные дни в большом количестве сходился стена на стену на означенном пруду, который по своей обширности и длине для этого очень удобен. Были и поединки бойцов, пользовавшихся особой известностью [124] и приходивших для этой цели даже из дальних мест Москвы; немало было охотников-бойцов и из зажиточного сословия, приезжавших к пруду на своих рысаках. Даже и трескучие морозы не удерживали массы народа собираться из любопытства посмотреть эти кулачные бои, в особенности в праздничные дни.
Из Хапиловского пруда вытекает ручей (Хапиловский), впадающий в Яузу, через него лежит дорога от Москвы в Преображенское. В начале нынешнего столетия на означенном ручье никакого моста не было, были только кладки с перилами для пешеходов, так что конное сообщение было затруднительное, переходили вброд. Главное же сообщение Москвы с Преображенским происходило с дальней северной стороны, через Матросский мост, по улице Стромынке, которая следует на село Черкизово и далее. По этой дороге в то время отправлялось много разного товара на Нижегородскую ярмарку, преимущественно на волах (несмотря на странность для нынешних читателей), так как конное отправление стоило дороже; сами же торгующие купцы отправлялись на ямщицких лошадях через Преображенскую заставу [125], а некоторые по Владимирке. На том месте, где теперь застава, прежде был се- литренный казенный завод[126].
Упомянув о Преображенской заставе[127], сообщим факт, записанный мною со слов моего родителя о проезде через нее императора Александра Павловича после войны 1812 года.
Как известно, в упомянутом году Москва горела почти вся, кроме окраин и Преображенского. Александр 1 не мог посетить ее тотчас же, занятый первоначально отступлением неприятеля, а потом личным участием в спасении Пруссии и Австрии от власти грозного еще для них завоевателя, для чего все русские войска выступили за границу, где государь и пребывал в 1813—1815 годах.
Только после Венского конгресса, усилив Пруссию, Австрию, даже Англию и восстановив Польшу, Александр мог возвратиться в Россию и заняться Москвой, которая великой жертвой своей спасла отечество. К тому времени она уже возрождалась из пепла и значительно пообустроилась [128].
Вот рассказ моего отца: «Во французский год был я очень мал; по прошествии немногих лет после него помню [129], что это было в летнее время, пошел разговор, что царь Александр находился в Александровской слободе и что ,,мчится“ он к матушке Москве белокаменной, а въезжать ему не иначе, как в нашу Преображенскую заставу.
Все всполошились — как встречать. Но тут же вышло и от полиции распоряжение, „что не вам де встречать“, а только будет его величество перед въездом ненадолго „иметь постой“ и что надо для этого отобрать доброе местечко.
Неподалеку от заставы в крайнем крестьянском дворе Черкизова нашлась как раз, кроме избы, чистенькая светелка- светлица. Староста с мужиками, квартальными и полицейскими живо ее „опрятали“, откуда-то явился диванчик, кресла, столик немецкой работы и даже шторки к оконцам привесили.
Между тем наступила ночь. Никто в Преображенском и в слободе его не хотел ложиться спать, видно было, что и пруны [130] не спят. Фонарей по улицам тогда в Преображенском не было, а нарочно по всей дороге стали зажигать смоляные
бочки, над которыми замелькали какие-то птицы. Говор и смех стали, однако, замолкать, становилось свежее, но все ждали... Наступила полная тишина. Вдруг раздался медленный, торжественный гул одинокого колокола: все невольно перекрестились и сообразили — это у прунов ударили к ихней заутрени, значит, ровно полночь, и в эту самую минуту видим по дороге несколько карет...
Все бросились к ним навстречу: сам едет, сам! Ура!.. Старшие многие плакали, особенно бабы, а мы, мальчишки, больше кричали.
124
Как, например: Сугробов, Чушкин и др. Местный купец А-в, дом которого был недалеко от пруда, часто приходил будто «только посмотреть», становился сзади смотревшей публики, но не мог утерпеть: подговорив своих знакомых для подмоги и сбросив с себя дорогую шубу, он бросался между двумя стенами, высоко подняв руки, с криком: «стой, стой!», останавливал напирающую стену и тут же обращал ее в бегство.
126
Недалеко от этого места к северу находилось чумное кладбище, которое, впрочем, в народе называется и доселе «моровыми могилками». В 1771 году в эти могилы клали или, вернее, сваливали по 50 и более человек, умерших от моровой язвы. Не так давно это место вспахано, и на нем засевается хлеб и рассаживаются огородные овощи. В настоящее время построено гут же несколько домиков и в недалеком будущем много будет таковых.
128
По выступлении из Москвы неприятеля древняя наша столица представляла печальную картину. Лучшие улицы все почти выгорели. В три дня огонь пожрал около восьми тысяч домов. Но она быстро стала наполняться жителями; конечно, была теснота, квартиры вздорожали втрое, но тогда не думали о просторе и о комфорте. С самой ранней весны следующего года столица начала отстраиваться, и не далее как лет через пять нельзя уже было узнать ее: она стала еще лучше, потому что украсилась бульварами, садовыми улицами и площадями; один только Арсенал долго напоминал ее бедствие и варварство просвещенных народов. Арсенал отделали после кремлевских садов.
130
Прунами назывались в то время Преображенские раскольники- старообрядцы; это слово еще существует и теперь, но употребляется редко.