Затем граф Орлов сделал предложение Сенату, чтобы дать пропитание работникам, которые совершенно не имели его по случаю прекращения всяких заработков, и чтобы доставить этим людям какое-либо занятие и уничтожить праздность, всяких зол виновницу, для этого велено: окружающий Москву Камер-коллежский вал [199] увеличить, углубляя его ров, и к этой работе призывались все охочие люди из московских жителей; платеж за работу был определен поденный-—мужчине 15, а женщине по 10 копеек на день; кто придет со своим инструментом, тому прибавлялось по 3 копейки; главный надзор за этой работой был поручен генералу А. П. Мельгунову.
Заботы о малолетних, оставшихся после умерших от чумы родителей, кончились тем, что опекунский совет согласился принять их в Воспитательный дом[200], вполне сохранившийся от заразы благодаря строгому оцеплению.
Последнее предложение Орлова, сделанное им в сенате 7 ноября, состояло в том, чтобы для доставления пропитания жителям окрестных селений прокопать каналы из окружающих Москву болот и притоков в реку Неглинную для увеличения в ней воды, также исправить Тульскую, Калужскую, Коломенскую и другие большие дороги; 17 ноября в сенате уже слушался указ об отозвании графа Орлова, который с торжеством возвратился в Петербург из своего московского гражданского похода. В Москву был назначен главнокомандующий князь М. Н. Волконский. В то же время Еропкину пожалован Андреевский орден и 20000 рублей денег. Он вышел в отставку.
В Москве считали до 12 538 домов, из них в 6000 домах были больные чумой, а в 3000 все жители перемерли. С апреля 1771 года до конца февраля 1772 года[201] в больницах и карантинах на казенный счет содержалось 12565 человек. Было намерение о переводе больших фабрик из Москвы, так как умножение их в столице с давнего времени признано вредным, однако дело это замолкло, но вследствие чумы приведена была в исполнение повсеместно очень важная мера: запрещено хоронить внутри городов при церквах и отведены за городом места для кладбищ. В конце 1771 года Синод разослал об этом повсюду указы» 71.
Как мы уже упомянули, было сделано распоряжение о приглашении желающих построить на свои средства карантинные дома и лазареты, на что купцы согласились; за ними выступили и раскольники. Этим-то затруднительным положением и воспользовались Ковылин и Зенков для утверждения и распространения в Москве своей секты: они придумали испросить у правительства позволение учредить на собственное иждивение частный карантин и кладбище для погребения умерших от чумы. Хлопотать пред начальством вызвался сам Ковылин. Принимая казенные подряды кирпича, он имел некоторые связи с московским начальством (что он принадлежал к секте федосеевцев, об этом едва ли кому было известно) и действительно не ошибся в расчете. Московское начальство охотно согласилось на его просьбу устроить карантинный дом и даже в скором времени испросило на то высочайшее разрешение [202].
Ковылин и Зенков наняли у крестьян села Черкизова землю, через которую идет дорога Стромынка, поставили заставу, построили несколько домиков и задерживали всех выходящих из Москвы. Они истощали все средства, чтоб этим людям, спасавшимся от голода и болезни, доставлялись пропитание и уход во время болезни; все федосеевцы, жившие в Москве, собраны были в Преображенском для ухаживания за больными. Молва обо всем этом скоро распространилась и произвела большое впечатление на народ, умиравший от голода и язвы и видевший, как фурманы в дегтярных рубашках, пьяные и буйные, ездили по улицам, железными крюками собирали мертвых, на отвратительных телегах свозили их на кладбища и зарывали в общих могилах без священнического отпевания и церковных обрядов, у Ковылина же голодные получали хорошую пищу, больными не гнушались и мертвых хоронили с честью.
Неудивительно, что к нему в Преображенское стало стекаться много народа, которому он старался внушить, что бедствия язв и голода произошли от никоновской веры, и Бог карает ими врагов своих, отступников от православия, щепотников, что кто желает спастись от этих бедствий и получить вечное спасение, тот должен непременно отречься от церкви и «переправиться», т. е. перекреститься, особенно же он предлагал это средство умирающим; легковерный народ не задумываясь исполнял его предложение.
Предание свидетельствует, что чаны, нарочно для того приготовленные, беспрестанно наполнялись водой для перекрещивания желающих; крестили и таких, которые уже не в состоянии были выразить никакого желания; случалось даже, что они, изнуренные голодом и болезнью, умирали при погружении в воду; их хоронили с отпеванием, объясняя смерть их тем, что они не могли перенести света истины, поразившего их.
199
Еще в 1742 году последовал указ сенату обвести Москву валом, и приведение в исполнение этого указа было поручено Камер-коллегии, окончившей поручение в 1752 году, по имени которой он и прозывается; этот вал имеет в своей окружности около 40 верст. Самая большая ширина Москвы считается от Преображенского до Воробьевых гор (более 11 верст).
200
Когда еще Воспитательный дом не был выстроен на теперешнем месте (он заложен 21 апреля 1764 года и построен большей частью из материалов стен и башен разобранного Белого города), то питомцы находились в Красном селе, в домах князя Голицына и графа Сиверса, а также и в Китай-городе, а потому теперешний Воспитательный дом первоначально назывался Красносельским и Китайским. По словам Бестужева- Рюмина, находившегося в 1812 году в Москве, Воспитательный дом не тронут был неприятелем (взрослые девицы отправлены были в Казань), но по выступлении французов из столицы он нашими казаками и мужиками разграблен (см. «Чт. в Им. Моск. общ. ист. и древностей», 1859 года, 2, V, 178).
201
Чума совершенно прекратилась в 1772 году, и 14 ноября этого года последовал указ об открытии московских присутственных мест с 1 декабря. 25 ноября в Петербурге и Москве служили благодарственный молебен по случаю прекращения моровой язвы.
202
Коварное намерение Ковылина —- под видом благотворительного заведения устроить гнездо одной из раскольничьих сект, понял архиепископ Московский Амвросий и решился воспрепятствовать этому предприятию; но ему, по словам известного писателя о расколе протоиерея Андрея Иоаннова, «поднесена была от рук федосеевцев смертная чаша». Известна печальная судьба этого святителя, убитого во время чумы возмутившейся чернью. Мятеж, по свидетельству того же писателя, возбужден был раскольниками, и первый камень был брошен в архиепископа федосеевцем Иваном Дмитриевым, который, изобличенный и повинившийся в убийстве, повешен на том месте, где был убит преосвященный.