Нужно заметить, что Ковылин часть кладбищенских капиталов пускал в оборот и через это сделал средства кладбища неистощимыми. Значительные суммы, выдаваемые из кассы кладбища, послужили основанием многих купеческих капиталов в Москве; многие известные своим богатством купеческие дома обязаны своим состоянием единственно кладбищу и, разумеется, состояли в числе его прихожан. Эти тесные связи с капиталистами сообщили учреждению Ковылина чрезвычайную силу и обеспечили главным образом его будущее существование.
Федосеевская община и Преображенское кладбище, под именем которого оно было известно до последнего времени, скоро привлекли многих членов: люди бедные и бездомные искали здесь убежища и привольной жизни, которую и находили, богатых же или желавших обогатиться привлекали коммерческие выгоды, которые доставляло кладбище, и спустя каких-нибудь двадцать лет после моровой язвы в Преображенском в приютах его насчитывалось до 500 человек и до 3000 прихожан большей частью из зажиточных купцов, открыто посещавших его молельню.
Итак, вот к каким результатам привели те ничтожные карантинные строения, которые в 1771 году были построены в Преображенском для пресечения заразы: на их месте появляется обширное и сильное учреждение раскольничьей общины, открывшей отношения со многими городами России и сделавшейся средоточием всех общин федосеевского толка. Нельзя не удивляться, как подобное общество могло возникнуть и утвердиться не в отдаленном и глухом краю отечества, как, например, Выгорецкое общежитие, но среди одной из столиц империи, на глазах у гражданского и церковного правительства.
Мы заметили выше, что по торговым своим отношениям Ковылин был известен некоторым из правительственных лиц Москвы, причем он умел расположить в свою пользу многих московских вельмож; он не щадил богатой казны кладбища, лишь бы поддержать это расположение милостивцев: делал им роскошные угощения и большие подарки [204].
Обеды его посещались очень усердно многими вельможами, любившими широкий разгул[205]. Пользуясь расположением правительственных лиц Москвы, Ковылин при каждом удобном случае выпрашивал у них различные льготы для своей общины; хитро отвлекая внимание от своих замыслов, он заставлял их смотреть сквозь пальцы на возникшее в Преображенском учреждение, важности которого они, разумеется, совсем не понимали.
Благодаря таким отношениям к Ковылину московского начальства в царствование императрицы Екатерины Преображенское кладбище возникло и устроилось беспрепятственно; но с восшествием на престол императора Павла кладбище подверглось неожиданной опасности: московский главнокомандующий получил высочайшее повеление уничтожить его. Ковылин отправился в Петербург ходатайствовать о помиловании,— два раза ездил и ни с чем возвратился. Зато ему не изменили его московские друзья. Указ должен был привести в исполнение обер-полицмейстер В-в; Ковылин явился к нему на поклон и поднес с помощью своего товарища Милованова большой пирог, начиненный червонцами. Полицмейстер скоро понял вкус этого пирога, благодарил Ковылина за хлеб-соль и, как говорит предание, «не тревожил общину Ильи Алексеевича исполнением указа». А между тем скоро последовала кончина императора, и дело об уничтожении кладбища было предано забвению.
Настало царствование Александра I. Император объявил манифест, в котором, между прочим, была дана свобода всем вероучениям. Ковылин ожил, он понял, какие выгоды можно извлечь из манифеста, и поспешил воспользоваться ими. Прежде всего он предложил богатым московским федосеевцам сделать пожертвования для постройки каменных зданий кладбища, на что они и согласились. Сначала выстроили помещение для женского отделения, на которое огромную сумму пожертвовал Грачев (оно названо Грачевским). Ковылин перенес в него свою богатую молельню: перед иконами, блиставшими золотом и драгоценными камнями, затеплились двадцатифунтовые свечи; право отправлять службу в этой молельне он предоставил самим женщинам. Строение прочих зданий шло также успешно.
205
Есть предание, что гости однажды так сильно подгуляли у Ковылина, что не заметили, как он рассадил их, шутки ради, по чужим экипажам: губернатора посадил в карету обер-полицмейстера, этого последнего также в чужую и т. д. Кучера развезли их, и, разумеется, каждый из них попал в чужой дом. Эта дерзкая проделка не имела никаких дурных последствий для Ковылина, напротив, доставила всем немало забавы. «Время то было христианское,— прибавляют, рассказывая этот случай, старики- федосеевцы,— никто не посетовал, но тешились сему смешению весьма долго, благодаря Илью Алексеевича за угощение». Понятно, однако ж, что на такую опасную шутку с людьми сильными мог решиться только человек, находившийся с ними в самых близких отношениях.