Одно из этих строений — часовня, находящаяся в самой середине кладбищенской рощи и окруженная могилами, рисунок которой мы здесь прилагаем. В настоящее время в ней находится несколько древних икон, перед которыми совершается служба так называемыми «отцами» или наставниками.
Продолжая пользоваться снисхождением, объявленным в манифесте, Ковылин в то же время поспешил привести в исполнение другое важное предприятие. Самым страшным для общины лицом в Москве, которого Ковылин не любил и опасался, был московский митрополит Платон. Душа этого пастыря болела, когда он видел, как в его пастве усиливался под покровительством сильных людей опасный и безнравственный раскол. Сильным и теплым словом старался он удержать православных от уклонения в обольстительные сети раскола, распространяемого Ковылиным[206], и возвратить к церкви тех, кто имел неосторожность попасть в них.
Ковылина беспокоило, что митрополит Платон имел законное право наблюдать за всем, что касается веры, и таким образом кладбище состояло в некоторой от него зависимости [207], которая угрожала ему опасностью, хотя доселе Ковылин умел отклонять ее. Сделать кладбище совершенно независимым от духовной власти, подчинить его единственно ведению гражданского правительства, с которым он так умел обращаться,— вот план, который хотел Ковылин привести в исполнение.
Хлопотать по этому делу отправился в Петербург купец Грачев, который действовал с замечательным искусством: везде, куда являлся просить, он лгал самым бессовестным образом, называя Преображенское кладбище ничтожным заведением, дающим приют нескольким десяткам престарелых и бесприютных стариков и старух, валялся в ногах и плакал, прося покровительства этому богоугодному заведению; богатые петербургские федосеевцы, тесно связанные с кладбищем, усердно помогали ему своим знакомством и связями с вельможами. Наконец через князя К-на Грачев успел получить высочайшее разрешение — назвать впредь кладбище богадельным домом и подчинить его одному полицейскому надзору.
Таким образом, в начале царствования Александра I Ковылин положил основание богатым зданиям кладбища, большей частью существующим до сих пор, и успел выхлопотать ему два важных права — право называться богадельным домом и право иметь постоянное внутреннее управление, состоящее из настоятеля и попечителей кладбища.
Ковылин в своем кругу в отношениях к своим единоверцам представляет полное олицетворение лицемерного раскольника, наружным благочестием прикрывающего самые грубые пороки. Проповедуя о посте, сам он соблюдал его только в общих трапезах; говоря о воздержании страстей, он в то же время потворствовал разврату: сам часто посещал богато отделанный за свой счет дом в Лефортовской части, в котором жила его любовница, мещанка Анна Дмитриевна. На доносы о безнравственной жизни кого-либо из принадлежащих к кладбищу он обычно говорил: «Тайно содеянное, тайно и судится». На просьбы богатых прихожан кладбища о позволении иметь у себя наложниц он отвечал: «Не возбраняется утолять похоть, да не обуревается человек нечистым помыслом», и вообще держался сам и другим советовал держаться того правила, что, как говорил он, «не павши, не спасешься».
В какое состояние этот предприимчивый и хитрый человек привел кладбище, достаточно заметить, что после его смерти кладбище состояло из нескольких обширных каменных зданий, обнесенных такой же оградой, в нем проживало более 1500 человек, и в одной Москве оно имело до 10000 прихожан. В так называемой детской палате помещалось 200 малолетних незаконнорожденных детей под именем воспитанников Ильи Алексеевича [208]; значительное число их объясняется тем, что кладбище в своих стенах давало верный приют разврату, охотно принимая в детскую палату подкидышей со всей Москвы; нередко случалось, что в тайных местах кладбища находили мертвых младенцев[209], и все это совершалось безнаказанно. «Антихристовы приставники,— говорили федосеевцы, называя так полицию,— не дерзали вмешиваться в дела обители».
После Ковылина настоятелем был избран купец Гончаров, попечители остались прежние, перекрещивание вновь поступивших шло своим чередом[210]. Гончаров был, по-видимому, поставлен на своем месте, но он не мог уже внушить к себе того доверия и повиновения со стороны принадлежащих к кладбищу, каким пользовался Ковылин. От Гончарова требовали отчетности и самые капиталы сочли нужным привести в известность [211]. Связи с вельможными лицами изменились, а с некоторыми совершенно прекратились: новый настоятель и попечители кладбища искали покровительства через более мелких чиновников, платя значительные суммы в канцеляриях генерал-губернатора и обер-полицмейстера.
206
Митрополит Платон не один раз призывал Ковылина для церковного увещания. Однажды, не устояв против доводов митрополита о существующем в русской церкви неизменном и непоколебимом православии, он в свое оправдание сказал: «для вашей церкви, имеющей у себя много ученых и высоких пастырей и учителей, приобретение в свое лоно одного ка-
207
Вследствие представления митрополита Платона император Павел сделал известное нам определение касательно уничтожения кладбища.
208
В число воспитанников Ковылина поступали иногда и дети православных. Он позволял проживавшим у него иногородним женщинам ходить по временам на родину, откуда они возвращались, нередко приводя с собой малолетних детей, которых брали или просто похищали у родственников, чтобы воспитать их в монастыре Ильи Алексеевича, где, как говорили, они не избалуются, но поступят в христианство.
210
Перекрещивание поступивших в общину производилось по- прежнему в Хапиловском пруду, только уже в нарочно устроенной для этого удобной купальне; перекрещиванием занимались большей частью вышеупомянутые наставники. Ковылин часто сам совершал это дело над беглыми людьми всякого звания, после чего обыкновенно говорил им: «Слава Богу! вы теперь переправились, идите живите с христианами». Перекрещивали также и в Москве реке, которую при этом федосеевцы называли Иорданом-рекой; здесь обыкновенно перекрещивались поступавшие в общину Семена Михайлова. Эта община, состоявшая в полной зависимости от Преображенского кладбища, находилась в серпуховской части, на урочище «Озерках»; здесь жили по преимуществу беглые раскольники, так как самое положение общины в одном из наиболее глухих концов Москвы представляло много удобств для безопасного укрытия такого рода людей. Около 1809 года в этой общине считалось 150 человек.
211
При осмотре имущества кладбища в это время нашли, что общая стоимость пожертвованных кладбищу домов (в том числе был дом и самого Ковылина), заводов, лугов, земли, рыбных ловель, золота и серебра (в монете и слитках), жемчуга и каменьев, а также и других ценных предметов равнялась более нежели 2 000 000 рублей.