Был в Москве неприступный и тоже сначала неподкупный для Ковылина другой начальник, за которым он очень долго ухаживал и не знал, как и чем поймать его и сделать благосклонным к Преображенскому кладбищу. Наконец, узнавши его страсть, Ковылин купил пару лошадей любимой этим лицом породы и карету, запряг их при отличной сбруе в эту карету и отправил с кучером к его дому, приказав кучеру оставить лошадей у дома, а самому уйти от них. Вскоре начальник увидал лошадей любимой им масти и поспешил осведомиться у своих людей, чьи это лошади. Они отвечали, что не знают. Между тем он увидал идущего тут же Ковылина (следившего за всем этим) и обратился к нему с вопросом, не знает ли он, кому эти лошади принадлежат. Ковылин смеясь ответил: «Вы своих лошадей не узнали». Начальник очень был рассержен этим и сказал ему: «Как ты смеешь так надо мной насмехаться!» Ковылин отвечал, что он не насмехается, а говорит только то, что слышал от подъехавшего на этих лошадях кучера. «Где же этот кучер?» — спросил начальник. «Не знаю, это дело не мое»,— отвечал Ковылин. Наконец начальник, поняв в чем дело, опять обратился к Ковылину с вопросом: «Что же теперь делать с этими лошадьми?» — «Лошади ваши, вам и следует их взять к себе»,— отвечал Ковылин с усмешкой. С тех пор у этого начальника Ковылин сделался любимым и близким человеком.
Следует сказать, что еще в недавнее время один начальник, поступивший в Москву на высокую административную должность, недолюбливал кладбище и преследовал злоупотребления оного и в особенности за безнравственную пропаганду настоятеля его, Семена Кузьмина, который старался задобрить его через разных лиц деньгами, но он оказался неподкупным, несмотря на то, что был небогат и обременен значительными долгами. Однажды является к этому лицу в кабинет Кузьмин и, держа в руках множество скупленных им через своих сектантов долговых обязательств его на громадную сумму, говорит: «Много дошло ко мне ваших долговых обязательств, и не знаю, что с ними делать. Я человек не торговый и не интересант, и поэтому все эти ваши обязательства отдаю вам самим в полное ваше распоряжение: что знаете, то с ними и делайте». После такого сюрприза впоследствии лицо, в котором заискивал Кузьмин, сделалось благодетелем кладбища и покровителем Кузьмина. А другому такому же лицу Кузьмин купил в Москве большой дом и тем привлек его на свою сторону и сделал защитником кладбища. Многое множество таких дел совершали в прошлое время здешние кладбищенцы, исполняя, как они сами говорят, слова святого апостола: ныне время купующее; нужно все покупать и всех подкупать тем, кто на что падок,— кого деньгами, кого любимыми предметами, а кого и молодыми девицами[257].
№ 15.
При настоятеле Преображенского кладбища Семене Кузьмине приехал в Москву из Казани один раскольник беспоповец, некто Алексей Яковлев, и приютился на кладбище для упражнения в подвигах духовной жизни. Был он сначала помещен на скотном дворе; тут ему не понравилась большая суета, почему он был перемещен на могилы в сторожку на должность рабочего и сторожа. Однажды, выйдя из сторожки на кладбище и увидав там на голубце, т. е. на памятнике, лежащего задушенного младенца, он очень испугался и без памяти, весь дрожа, обратился к старшему сторожу, рассказав о случившейся беде. «Чего ты так испугался? — заметил на это ему совершенно хладнокровно старший.— Ведь это дело здесь обыкновенное. Иди на могилы в угол, там увидишь особую отдельную для таких младенцев незакопанную могилу, в которой уже и во втором ряду много положено их; разрой сверху песок, положи туда же и этого младенца и прикрой слегка песком». Это душегубство до того Яковлева поразило, что он немедленно оставил кладбище, уехал в Казань и там присоединился к православию[258].
№ 16.
Из отряда французских солдат, присланных для охраны Преображенского кладбища, небольшая часть была расквартирована в слободе Преображенской, а некоторые были помещены в нашем доме, находящемся вблизи означенного кладбища.
Дед мой рассказывал, как однажды он был перепуган выходящим дымом из окон и дверей означенного дома (он в 1812 году во время занятия неприятелем Москвы не жил в своем доме, а временно проживал против него). Дело объяснилось очень просто: французские солдаты, приготовляя себе пищу и не зная устройства наших печей, наклали в нее дров и зажгли их, не открывши трубы, отчего, разумеется, дым пошел в комнаты. Встревоженные этим и не зная, что делать, они стали кричать и бегать по двору; когда же мой дед прибежал в дом и, увидев в чем дело, поспешил открыть трубу, а также помог им в приготовлении означенной пищи, французские солдаты успокоились, видя, что все кончилось благополучно, и стали выражать ему благодарность жестами рук и словами, конечно, для него непонятными.