Они не издали ни звука, но напряглись, сдержали даже шипение. Морщины на лице их отца разгладились, он поерзал во сне. Близнецы опустились на пол, держась за животы. Халима смотрела на них, словно их могло стошнить.
— Когда папа проснется? — спросил Данэлло.
— Скорее всего, утром. Какое-то время будет скован и ужасно зол, когда узнает, что вы сделали.
— Он поймет. Идем, я должен тебе ужин.
В животе заурчало, и он рассмеялся.
Голод и вина скручивали все внутри. Я прошла за ним на кухню. Я скрывала то, что хромаю. Он не скрывал свою хромоту, руку прижимал к груди. Он какое-то время не сможет бегать за ворами куриц.
— Данэлло, я помогу, — ребра болели, я потянулась за чайником, дрожащим в его руках. Он отдернулся и скривился. Мы были еще той парочкой.
— Нет, я держу. Я должен тебе ужин. Мы должны тебе куда больше, чем можем дать. Спасибо, — он улыбнулся, и мои щеки согрелись быстрее котелка.
— Это рыбные пирожки?
Он положил мне их в тарелку, а потом поставил котелок на огонь. Я ела рыбу и поняла, что напоминаю гиену, обгладывающую свежий скелет.
— Ох, прости.
— Ничего, — рассмеялся он и налил нам кофе. — Я не знаю, как ты это делаешь.
— Не ела три дня, — проворчала я со ртом, полным рыбы. — Потом ты удивишься, как быстро можно запихать еду внутрь. Даже дышать не нужно.
— Нет, я про удержание боли. Но ешь ты тоже внушительно.
Я пожала плечами и постаралась не смотреть на близнецов.
— Это просто исцеление.
— Это нечто большее. Мне так больно, что я не хочу двигаться, но ты не выглядишь плохо.
Я смотрела на еду.
— Я привыкла, наверное. Или у Забирателей от природы высокий болевой порог. Не знаю. Я не задумывалась.
— Ты хороша.
— Хороша в этом? — я подняла голову так, что успела уловить его гримасу.
Он быстро отвел взгляд, теребя край своей тарелки. Он был милый, когда так стеснялся. Милее, чем был в лунном свете.
— Ты поняла, о чем я, — пробормотал он.
— Хмм, — сказала я, вдруг поняв, что у меня грязные руки, мокрая одежда, и я лишь молилась, что не воняю.
Он долго молчал, поглядывая на меня и отводя взгляд. Я ела, борясь с желанием пригладить волосы и стараясь не думать, как они выглядят. Когда было влажно, они вились сильнее.
Наконец, он сказал:
— Твои родители Забиратели?
Я жевала рыбу дольше, чем нужно, проглотила ее.
— Мама была. И бабуля тоже.
Он кивнул.
— Теперь только ты и отец?
— Сестра. Только я и сестра.
Молчание, полное понимания.
— Она работала в Лиге? Твоя мама?
— С двенадцати, как и бабуля. Отец был чародеем. Работал, в основном, в кузнице, готовил пинвиум для поглощения боли. Его прадедушка нашел первые шахты пинвиума в Гевеге.
Данэлло поник, словно услышал плохие новости.
— Так ты из аристократов.
Меня удивило, что это именно значение. Это было важно, когда Гевег был богатым местом, тут было много знати. И в Беседки не позвали бы рыбаков или фермеров. Когда пришла война, эти различия стерлись. Все шли в бой, если было нужно, даже знать. Это не были аристократы басэери, которые платили остальным, чтобы те умирали за них.
— Нет, ведь герцог все это отменил, — я проглотила кофе, обжигая им горло. — Когда герцог схватил бабушку, его солдаты вломились в наш дом, как в свой, выбросили нас с Тали, словно мусор. Нам не дали даже вещи взять, игрушки, что-то на память о родителях. Им было все равно, что нам некуда идти. Можно еще кофе?
Он уставился на меня с раскрытым ртом, а потом кивнул.
— Ага, я налью, — он налил мне кофе, дал еще пирожок с рыбой и начал резать грушу. — Мои родители работали в университете, но не были профессорами, им не много платили. Мама учила фехтованию и военной истории, папа — философии. Ее убили до окончания войны. Папа сказал, что было глупо сражаться с теми, кому мы точно проиграем, но она все равно пошла туда. И нас тоже выгнали, — он поставил между нами тарелку с кусочками груши и сел удобнее на стуле. Мы почти не говорили после этого. Было приятно просто сидеть с тем, кто понимал. Халима пришла, убрала со стола и устроила мне место у окна. Она вела себя как хорошая хозяйка. Даже спросила, нужно ли мне еще одеяло. Джован вскинул брови и посмотрел на свою кровать, так что я отказалась.
— Спокойной ночи, — сказали дети и ушли в свою комнату. Дверь закрылась за ними.
Данэлло смотрел на меня, потирая рукой шею сзади. Глупо, но я все еще беспокоилась из-за своих грязных коленей и разных носков. Он не замечал, на его одежде тоже были заплатки.
— Как ты узнала, что ты… другая? — спросил он.