- Назад! - крикнул я с угрозой. - Назад!
Волчица ощерилась, но ползти не перестала. Осторожно, как это умеют только звери, извиваясь, волчица передвигала свое тело. Она не подползла ко мне вплотную, она только поджала немного лапы, неестественно вытянула шею и ухватилась зубами за комбинезон.
Я весь напрягся - выдержит, не выдержит? Волчица уперлась задними лапами в камень и потянула. Я услышал, как под зубами скрипит материя. Если я волчице не помогу, мы просто свалимся вместе.
Я вытянул правую руку вперед насколько можно и, цепляясь пальцами за мелкие выступы, слегка подтянулся. Мое онемевшее уже по грудь тело подалось вверх.
Сколько длилось перетягивание - не знаю. Волчица исцарапала когтями весь камень-я увидел на ее лапах кровь... Но она тянула, напрягаясь всем телом. Потом раздался треск рвущегося комбинезона, я судорожно ухватил волчицу за лапу, мы стали сползать в раздавшийся пролом, но волчица рванулась, и мы выкатились из западни...
Волчица не стала ждать, когда я приду в себя. Она бросилась вверх по каменным ступеням, призывно повизгивая.
Вместе с холодным, свежим ветром вершины я ощутил и острые сигналы Маяка. Солнце перевалило далеко за полдень. Впереди расстилалась фиолетовая степь, обрезанная справа синим лесом. Мне предстояло спуститься по каменной осыпи через низкорослый дубняк, а там...
Волчица сидела на задних лапах, спокойная и усталая. Я позвал ее. Она не двинулась. Я понял: дальше она не пойдет, тут кончается ее участок.
Я погладил ее по спине, отстегнул ошейник с датчиком. Чувство вины охватило меня: будь на месте волчицы человек, посмел бы я, покушаясь на его жизнь, схватить его за руку?..
- Прощай, - сказал я. - Мы еще придем к тебе с Диком!
В сером облаке каменной пыли я скатился по склону через дубняк и побежал по шелковистой траве.
Степь просторная, свободная. Горячее солнце еще держало волнующиеся травы в напряжении. Словно привязанные, висели и звенели над полем жаворонки...
Прошло часа два тяжелого бега. Слепящее солнце стояло перед глазами. Трава захлестывала обессиленные ноги. Поле было бескрайним, путь изнуряюще прямым. Я не чувствовал ни рук, ни ног - одна огромная усталость, и бьющее, слепящее солнце... Да и солнце уже было не солнце, а замирающий на карте огонек.
Из-за невысокого холма вынырнули джейраны - небольшая стайка, легкая, словно летящая над степью на невидимых крыльях.
Я крикнул радостно, облегченно и погнал джейранов впереди себя - запах волчицы, которым все еще был пропитан комбинезон, вселил в них страх.
Я гнал их, как собака гонит стадо.Джейраны шли ровно, плавно, словно летели, изредка меняя порядок, совсем как птицы в небе. Трава с хлестом рвалась под их копытами, а я лишь направлял бег. Направлял туда, к гигантскому цветку оранжевой тучи, поднимающейся над оконечностью леса. Финиш - там! Там -победа!
IIолем, полем налетала
та, что свободою звалась!
Трава звенела и играла,
и, точно струнами, - рвалась!
И било солнце с вышины
спиралью взвившейся струны!..
Краем глаза я увидел, что слева вдалеке показался табун диких лошадей, управляемый человеком. Но я-то шел впереди!
Там, на лугу, лукавый лютик,
коровка божья, стрекоза
таращит звездные глаза
на зазеркальное безлюдье.:
Там ночь была,
там были звезды,
там загорались небеса,
там заозерная роса
по стеблям скатывалась в грозди.
Там поутру травы примятой
пролег посеребренный след..:
Там кто-то есть, и вроде нет
то замирает воровато,
то тихо бродит сам собою,
ступая с пятки на носок...
Вот чей-то отблеск над водою!
Вот чья-то тень наискосок!
Вот налетел полдневный свет,
и на песке остался четкий,
такой нечаянно короткий
его игры забытой след.
МИМИКРИЯ
Сережка вбежал в комнату и накрыл мое лицо зеленым сачком.
- Я поймал ваш нос! - закричал он. - Сейчас проткну его булавкой, зловеще прошептал он.
Пора было вставать. Договор есть договор прогулка предстояла с познавательными целями. Пришлось охмахнуться от мучивших с вечера мыслей о топливном кризисе, о нехватке книг, о том, что надо бы сменить работу-не к лицу в тридцать с лишним лет торчать клерком у серой занавески.
- Встаю! - заорал я, размахивая отечными руками и задыхаясь от внезапных усилий. - Так какая она там была?
Сережка растопырил пальцы.
- Усики, как пружинки, брюшко мохнатое, крылья большущие, и на них глазки с беленьким ободочком!
- Потрясающе! Бабочка-пришелица! Крылья с фотоэлементами!
Пока бросал в пакет бутерброды, огурцы, искал спички, все примеривался - хочется идти или нет? И не то чтобы не хотелось, когда я представлял полянку под буками, солнечный заяах земли и анестезирующее прикосновение травки, но ине то чтобы хотелось. Сидела во мне каная-то болезненная лень, какая-то обессиливающая настороженность...
Сережка возбужденно вертелся, гоняясь за ранними мухами, и я почти машинально двинулся следом за ним.
Городишко просыпался и бодрился.
Обогнув две-три пятиэтажки, отбившись от зловредного пинчера, мы вышли к обочине дороги. И тут моя лень и настороженность были удовлетворены. Прежде чем углубиться в лес, надо было минут десять топать вдоль пыльной дороги, ведущей к гипсовому заводу.
Грохотали автоцистерны, и смотреть на них было тошно - с детства привык, что если бочка, то для воды. У меня явно была аллергия к молочно-сухому запаху гипса. Я готов был бежать, огибать завод черт знает по какой кривой, но глупо было отказываться от кратчайшего пути.
Посмотрел на Сережку-тот преспокойно шагал, вступая в пререкания то с одной бабочкой, то с другой.
Я набрался терпения и решил выдержать.
Дорога повернула влево, показались ярко-белые ворота завода, высокая матовая башня...
С ненормальной дотошностью вглядывался я в каждую детальку запыленных строений. "Словно загинсотизированный", - скаламбурил я натужно. И, задыхаясь от одного только желтовато-белого дыма, вьющегося над башенкой, над забором, припустил через дорогу к лесу.
Мы миновали окраинные запудренные деревья, перешагнули через ручей, русло которого размахнулось на целую речушку; он еле-еле пробивался сквозь драные покрышки, ржавые спинки кроватей и прочую отработанную рухлядь. Вскарабкались по склону - и только тут я сумел набрать воздуха, на самом дне легких, чувствуя неистребимый молочно-сухой осадок. Сорвал, растер листик, поднес к носу, потом травинку, потом цветочек желтенький...
- Не нюхайте!-закричал Сережка.-Это куриная слепота, от него может заболеть голова.
Запах гипса улетучивался. А потом я забыл о нем. Сначала пошел к одному родничку - очень хотелось окунуть в него лицо, коснуться языком хрусткой водицы.
Мы шли под высоченными буками.
- Скажите, а что такое ми-ми-крия? -спросил Сережка.
- Некоторые ученые говорят, что бабочка повторяет рисунком на крыльях цвет своих любимых цветов.
- Ну!
Тут я пошел выдумывать.
- Точно! Один энтомолог выкармливал бабочек на цветке, вырезанном из газеты. И через несколько поколений вывелась такая, что на крыльях у нее были буквы заголовка!
Сережка недоверчиво вытаращил глаза.
- Точно-точно! - убеждал я.- Другой раз он выкармливал бабочек на треугольном цветке, и крылья у них стали треугольные, но что потрясающе треугольник был с дырками и крылья тоже с дырками!
Я тут явно загнул и ждал разоблачения.
- А наследственность?! - заорал обозленно Сережка. - У них цвет и крылья по наследству...
Но не договорил, махнул рукой и погнался за стрекозой.
Поднимаясь по склону среди высоченных буков, мы добрались до влажной скамеечки, у полусгнивших ножек которой тихо вздрагивал родник.
- Если не передохнём, то передохнем, - сказал я и быстро склонился к еле видной от прозрачности воде.