У Насти от радости перехватило дыхание, и, немного отдышавшись, она продолжала вслух:
— Степан Павлович, какую радость принесли вы нам! Какое счастье! Давайте я вас расцелую. — И она припала к его щетинистой щеке. — Вот обрадуются колхознички! Вот обрадуются! И надо же — Орел и Белгород освободили! Теперь скоро и к нам наши придут. Ведь придут же, Степан Павлович?
— Непременно придут. А когда — пока не знаем. Может, скоро. А может быть... — Он замолчал, и лицо его стало непроницаемым и суровым.
— Придут, придут избавители! Сердце мое чует, что скоро придут!
— Этот день не за горами. Салют прогремел в Москве в честь Победы. Вся страна радуется.
— Салют?
— Да, салют из орудий. По радио слушал. Ликует Москва!
— Так и улетела бы туда! Хоть бы одним глазком поглядеть... А ведь самого-то главного и не сказала вам, Степан Павлович. Боязно и говорить об этом.
— Это о чем же?
— Немецкий офицер с полицаем Синюшихиным были в нашем доме. Матушка перепугалась. Синюшихину я самогону не дала. Пожалела. Полицай противный. А офицерик-то немецкий молоденький такой, форсистый. Я с ним по-немецки вела разговор. И ловко так у меня получилось, как по-писаному. Приглянулась, видать. И что бы вы думали? Предложил переводчицей в управу.
— Переводчицей? Так сразу и предложил?
— Предложил. Хорошо отвечала. Почти без запинки.
— А где же выучила немецкий?
— В средней школе азы прошла, в институт готовилась поступать... А когда пришли немцы, я уж тут по-настоящему тренировалась. Переводила Максимову, с солдатами часто разговаривала. И теперь говорю довольно сносно по-немецки.
— Вот это да! Задала ты мне, Настенька, задачку. Можно сказать, непростую. Тут надо все обмозговать. Все взвесить...
— Не пойду я к ним,— отмахнулась Настя.
— Как не пойдешь? А если прикажем?
— Если прикажете, все равно не пойду. Там у них надо роль играть, притворяться.
— Верно. Играть надо. Артисткой надо быть самой что ни на есть настоящей. Играть так, чтоб не заподозрили.
— А если не смогу? Натура не выдержит. Грубить начну. И считай — пропало.
— Если надо, все выдержишь, Настя. Ради нашей обшей победы. А где тебе быть — особо решим. На подпольном райкоме.
Филимонов взял небольшой камушек и пустил его по озерной глади, высекая блинчики. В этом броске было что-то озорное, мальчишеское, что-то разудало-русское. Он повернулся к Насте и, улыбаясь, сказал:
— Через неделю встретимся. В этот же самый день недели, на этом же месте. Тогда и решим, что предпринять. Согласна? — Он достал из портфельчика вчетверо сложенную пачку газет и протянул Насте: — Это комсомольцам-агитаторам. Пусть прочитают колхозникам.
Он крепко пожал ей руку, и она пошла в обратный путь, по той же тропинке. Встреча с секретарем подпольного райкома взбудоражила, окрылила. Весь облик этого человека: его голос, спокойный и ровный, его улыбка, такая непосредственная и приветливая, и такая убежденность в правоте святого дела — все это для Насти было так важно, так необходимо в данный момент, что она хоть сейчас готова была пойти на любое опасное задание.
Шла, смотрела на деревья и думала, что вот тут, в лесу, хорошо и вольготно, кажется, никто не угрожает тебе, нет никакой опасности, кругом безлюдье, а если и встретится человек, то непременно хороший, такой, как Степан Павлович или как доярка Маша Блинова. Лес словно убаюкивал в ветвистой колыбели, нашептывая сказки о безвозвратном и далеком детстве.
И все же на душе было тревожно. Что ждет впереди? Какие подстерегают опасности? Она ничего об этом не знает. Возможно, придется жить и работать в логове врага, вести опасную игру. В ней боролись два чувства. Одно подсказывало: будь благоразумна, не лезь в пекло, живи при относительном спокойствии и в относительной безопасности с матерью — и будешь цела. Другое же чувство как бы подталкивало ее, будоражило и звало: нет, иди туда, где ты нужна, где ты больше сделаешь для пользы дела.
Так думала она, когда шла к Рысьим Выселкам, и не заметила, как подошла. Маша Блинова обтирала мокрой тряпкой бидон, на лужайке горел костер, над ним, держась на подставках, висел черный котел, в котором подогревалась вода. Кругом было тихо, лишь слепни кружились назойливо, не давая покоя всему живому.
— Пришла? — спросила Маша. — Домой торопишься?
— Пойду,— сказала Настя. — Ты тут за уткам пригляди, чтоб не одичали, не отбились...