Марья показалась из-за двери, зыкнула на мужа:
— Нашел, о чем спрашивать! Иди у самого и спроси. А Федора не мучай. У него и так на душе кошки скребут. Не терзай человека!
— Ну что, давай договаривай, чтоб ясно было,— потребовал Федор и строго посмотрел на Блинова.
На Гешкином лице расплылась неприятная улыбка. Глаза, серые и пронзительные, в каком-то сатанинском прищуре, тоже смеялись.
— Бабе поверил? — выдавил два слова Гешка и злобно выбросил плевок в дальний угол. Помолчал и добавил:— Живи, как хошь,— твое дело. Но смотри, как бы она, твоя красотка, тебе подарочек не принесла. Люди-то что говорят?
— А что? — насторожился Федор.
— Поживешь — узнаешь.
Беспокойно стало на душе у Федора. Он хотел что-то сказать Гешке, сказать о том, что с Настей все уладил, что простил ее,— хотел сказать, но ничего так и не сказал. Гешкины слова вертелись в голове, он не мог избавиться от навязчивых раздумий, почти не слушал Блинова, механически, по инерции поддакивал ему, во всем соглашался. Пил самогон, пьянел. Сидели они допоздна, а как легли спать — потом не мог вспомнить.
Федор проснулся рано и не сразу понял, где находится. Лежал на полу, под голову была подброшена подушка. Голова разламывалась. Во рту было гадко, и хотелось пить. Федор смотрел в потолок, оклеенный старыми, уже пожелтевшими от времени газетами, и в душе проклинал себя за вчерашнюю выпивку. «Нет, так не годится,— думал он,— недолго и под откос пойти. А скатишься, упадешь — подняться трудно будет. Да и вообще можешь не подняться — пропадешь ни за что А узнала бы Настя, что напился до такого скотского состояния, что подумала бы?» Воспоминания о вчерашнем дне возвращались отрывочно, спутанно и непоследовательно. Вспомнил, что Гешка непочтительно отзывался о женщинах, что-то нехорошее говорил о Насте. А что? Припомнить Федор не мог. Виновата ли Настя? Возможно. Она и сама призналась в своей вине. А в чем виновата — Федор так толком и не мог понять. Может, виноват он сам. Когда лежал в госпитале, долго не писал жене писем. Боялся. Написал всего два письма. Не исключено, что не дошли до адресата. А может быть, и получила, а теперь говорит, что не получала, чтоб себя оправдать. А если не получила? Решила, что он, Федор, умер, пропал безвестно, а раз сгинул — ждать некого. И подвернулся другой. Так кто же? Кто это мог быть?! Федор, как ни напрягал память, вспомнить не мог. Ведь Гешка намекал, что кто-то крыльцо чинил. Ага, теперь вспомнил — Костя Сапрыкин. Костя, Костя... Это тот Костя, что живет в Ивановском, мальчишка желторотый? Теперь, поди, подрос. Нет, Костя тут ни при чем. Не могла же Настя с каким-то сопляком любовь крутить. Не могла...
Так он лежал на полу и думал. Было тихо. Но вот скрипнули половицы. Федор насторожился. В боковушку, где он лежал, заглянула Мария. И только теперь он понял, что ночевал в чужом доме, у Блиновых.
— Не спишь? — спросила Мария.
— Да вот, проснулся. Геннадий где?
— Сидит на кухне, тебя поджидает.
Федор встал. Тело разламывало. В пальцы, которых на самом деле не было, впивались
тысячи мельчайших иголочек, он хотел стряхнуть эту боль, избавиться от нее — и не мог. Понял — кусается война.
Гешка сидел за столом, мутные глаза бесцельно блуждали. Казалось, что был зол на то, что ничего не осталось на опохмелку. Загромыхал костылями и сиплым, пропойным голосом прокричал:
— Маруха! Где ты? Холера персиянская...
— Что ругаешься? — одернул его Федор и сел на скамейку.
— Это я так, любя.
Федора передернуло. Было неприятно слушать Гешкины ругательства,— он чувствовал,
что назревает скандал, и хотел было подняться и уйти, но Гешка вцепился пятерней в плечо и усадил на место:
— Ты, друг, не уходи! Без тебя — пропал. Когда гость в доме, она мягче, баба-то. Самогон у нее упрятан — сам черт не найдет.
Мария не показывалась. А когда вошла, Гешка перестал ругаться, ласково поглядел на жену:
— Машенька, голубка! Пожалей нас, грешных, найди бутылочку. Ради гостя дорогого...
— Только что ради гостя. Для тебя бы — ни за что! Но самогонка-то вся кончилась. Откуда возьму?
— Есть еще бутылка. В подызбицу спрятала... Поищи, пошуруй.
Долго уламывал жену, обещал достать на костюм хороший отрез, каялся, умолял. Мария, казалось, была непреклонна. Молча вышла из кухни, спустилась в подвал. Гешка сразу повеселел:
— Она, баба-то, у меня добрая. Только ключик подобрать к ней надо. Иногда и поругаешь на пользу, а вдругорядь словно бисер по бархату перед ней рассыплешься. Упряма чертовка! Тряпки любит. Привезешь что поцветастей — глаза разгорятся. Вот так и живу...