Ленинград мы нашли в плачевном состоянии — после прекращения непрерывных реставрационных работ и работ по обновлению зданий, которые велись в советское время, он враз обветшал и утратил вид. На некогда гордых стенах и фасадах размылся фон, местами обсыпалась штукатурка и зияли темные пятна запустения, стали видны их старые кирпичи и трещины.
Не меньше того изменились и люди. Из центра исчез дух гостеприимства, пропали благообразные старушки, вежливые, доброжелательные, всегда улыбающиеся и готовые дать любое разъяснение гостю города. Их места на скамейках скверов заняли дети перестройки, будущее нации — пьющие, жующие, отрыгивающие и плюющие тела, сидящие на спинках и ногами грязнящие сидения. Душа скулила неприкаянным щенком, глядя на это. Оказывается, старую ленинградскую публику, как скот, согнали в пригороды и гноили там в бараках, а их квартиры раскупили новые русские — разбогатевшие подонки из подворотен, жучки, некогда промышлявшие спекуляцией и другими грязными делишками. От них смердело на расстоянии, несмотря на попытки выглядеть респектабельно.
Этот же дух царил и на ярмарке, где повсеместные цветы выглядели как венки на могиле отрасли. Книг было много, но они уже начинали терять соответствие хорошему вкусу. Под красивые обложки проникали пошлые писания о ничтожной жизни вульгарных однодневок — мнимых богачей с убогими мозгами, проституток, мнящих себя элитой, гнилого племени новых лишних людей, потребителей и прожигателей жизни.
И все дни нашего отсутствия свекровь провела в нашей квартире — безвыходно.
— Почему же вы не выходили? — спросила я, когда она рассказала об этом.
— Здесь так уютно и красиво… Мне не хотелось выходить и видеть грязь улиц и убогость людей, — сказала она, и была права — в нашем городе тоже все менялось в худшую сторону, просто мы тут больше бегали да суетились и не замечали этих перемен.
Странным, необъяснимым образом даты ее последних событий связывались с датами моей сестры. Третьего июня 1993 года мы вместе с ней поехали к Александре на день рождения. Квартира, куда попала свекровь, произвела на нее еще более неотразимое впечатление, чем наша. Весь вечер у нее горели глаза и улыбка не сходила с уст. Вот как можно устроить свое жилье! А она живет в запущенной квартире, где с потолка осыпается штукатурка, и сама уже с ней ничего не сделает.
— Все, завтра же начинаю собирать жечи! — решилась она, когда мы привези ее домой.
— Куда? Что такое? — спросила я.
— Перевозите меня в свою квартиру, а сами перебирайтесь сюда и начинайте ремонт, пока молоды. Тут вам работы предстоит не на один год.
Так мы и сделали — свекровь перевезли в свою обустроенную квартиру, а сами поехали на старое место, где начиналась наша совместная жизнь. И 17 июня то же года, в Юрин день рождения, кое–как после переезда разбросав книги по комнатам, из которых уехали так давно и которые без нас стояли сиротами, мы отправились в Бердянский санаторий «Меотида» на отдых.
И все же свекровь не могла забыть свою привязанность к любимцу, своему первенцу, несмотря на его отказ заниматься ее старостью. Я видела, что ее мучает это, она не смирилась с его отчуждением, хочет быть любимой им, что–то значить для него, и не знала, как развеять эти тягостные настроения. Через год по смерти Семена Ивановича Анатолию исполнялось 50 лет. Ради свекрови мы предприняли вояж: накупили еды, подарков, взяли билеты в спальный вагон и повезли ее в Киев, к нему в гости.
Юбилейный вечер прошел хорошо, но уже наутро, когда Анатолий и его жена ушли на работу, я нашла свекровь на кухне в слезах.
— Что случилось? Почему вы плачете?
— А ты на меня не обидишься, если я расскажу?
— Конечно, не обижусь. В чем дело?
— Я опять просила Толю забрать меня к себе, а он отказал.
— Под каким предлогом?
— Сказал, что у него нет для меня места и что вы меня поселили в хорошую квартиру, а я капризничаю.
— А ведь вы знали, что он откажет, так ведь? — спросила я. Она молча кивнула. — Так зачем же проситесь к нему и подставляетесь под отказ, зачем унижаетесь? Вы сами себя обижаете. Разве вам плохо с нами?
— Не плохо.
— Почему тогда вы сюда рветесь?
— Я не рвусь сюда, — сказала она. — Как ты не понимаешь? Я хочу, чтобы он согласился меня взять, а потом я, может, и передумаю ехать.